Подхватив толстенную папку, Каролина вышла в коридор и, убедившись, что дверь защелкнулась, направилась в свой новый кабинет. Вспомнились намеки Хендерсона, что она – причина семейных неурядиц Дюпри. Вновь вспыхнула злость, но вместе с ней и чувство вины.

Каролина вошла в кабинет и возле своего стола увидела Дюпри, который словно материализовался из ее мыслей. Он стоял к ней спиной, в руках держал ее джемпер. Когда дверь захлопнулась, Дюпри вздрогнул, выронил джемпер и обернулся.

В комнате было сумеречно, горели только две настольные лампы. Патрульная форма Дюпри напомнила о былых совместных сменах, и Каролина чуть ли не впервые подумала о том, как давно они друг с другом связаны и сколько сил у них это отняло.

– Вы меня напугали, – сказал Дюпри.

– Извините.

– Ничего. – Дюпри огляделся и, видимо, сообразил, что его присутствие в кабинете выглядит странно. Он помахал электронным ключом: – Эта штука неожиданно сработала. Недосмотр, надо исправить.

– Что вы здесь делаете? – спросила Каролина.

– Вообще-то я шел писать рапорт, как я насладился концертом, уснул в своей машине и был ранен пьяной парочкой. А вы зачем здесь?

В прежнее время, когда она часто видела Дюпри в этой форме, Каролина тотчас сообщила бы ему о красной машине перед домом. Но теперь все изменилось. Хендерсон не выходил из головы. Пассия.

– Кое-что надо по работе.

Дюпри уловил ее холодность и почувствовал себя патрульным сержантом, который после смены что-то вынюхивает в серьезной группе.

Каролина прошла к большому столу в центре комнаты, и теперь их разделяли два стола – совещательный и письменный.

– Куда вас ранили? – спросила она таким тоном, словно интересовалась планами Дюпри на уик-энд.

– В плечо.

– Угу. – Каролина положила папку на стол и начала пролистывать дела, избегая взгляда Дюпри. – Швы наложили?

– Еще только собираюсь. – От ее дежурного, снисходительного тона Дюпри растерялся. – Что случилось?

– Ничего.

– Нельзя говорить? Теперь это не для моих ушей?

– Вовсе нет. Просто нужно кое-что посмотреть. Вы же знаете, так бывает – какая-то мелочь сидит в тебе занозой.

– Да, про занозы я знаю.

Ее отстраненность наждаком корябала душу. Женщина, о которой он думал беспрестанно, вдруг стала холодной и чужой.

– Ладно, пойду писать рапорт, – сказал Дюпри. – Не стоит оттягивать свое увольнение.

Каролина невесело улыбнулась. Дюпри вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

В коридоре он попытался осознать, что сейчас произошло. Можно понять, если вдруг он стал ей неприятен, – последнее время он сам себе был противен. Но этот ее снисходительный тон невыносим. Вспомнилось, как давеча он проснулся в машине и увидел зашторенное окно. Вдруг безумно захотелось все выложить Каролине – сказать о своих чувствах, о ее неблагодарности, обо всем. Все, что он делал, было для нее и во благо ей. Пусть она плюет на него, но на то, что сделано ради нее, наплевать нельзя.

Дюпри рубанул карточкой по замку, откликнувшемуся зеленым огоньком, и толкнул дверь. Каролина смотрела в пол, словно Дюпри не покинул кабинет через дверь, а растаял на ковре. Потом взглянула на него, и он подавился словами, уже готовыми сорваться с губ, – я так давно тебя люблю. Еще не произнесенные, они уже казались стертыми, пустыми и никчемными. Она знала, что он ее любит. И дело не в любви. Любить просто. Те двое пьяниц тоже любят друг друга. Он отдал ей то, чего не получала даже его жена, – шесть лет верности и жертвенности. И сейчас казалось, будто все, что было в его жизни, в долю секунды промелькнувшей перед глазами: работа, супружество, любая неприятность, – все связано с ней, она всему виной. Даже в том, что заныло раненое плечо. Он искал слова мощнее и емче, нежели «я тебя люблю», такие слова, которые поведают обо всем, что он ради нее сделал.

– Когда шесть лет назад я подъехал к тому дому, – тихо и ровно проговорил Дюпри, – вы стояли над застреленным человеком. А нож…

Он закрыл глаза и велел себе остановиться, понимая, что сейчас изничтожит ее. Но какая-то часть его знала, что в этом и цель – пусть ей тоже будет больно, пусть он снова станет нужным ей.

– Что? – Каролина сглотнула тошноту, догадываясь, что сейчас услышит. – Нож – что?

– Он лежал на полу в кухне, возле женщины. Мужик был безоружный. Я подбросил нож к трупу.

Ленни Райан вспомнил собаку, что была у него, когда мальчишкой он жил в Вальехо. Помесь лабрадора черт-те с кем. Папаше впарили его как сторожевого, но пес только и делал, что ночами выл под дверью. Старик швырял в него ботинком и орал, чтобы пес заткнулся на хрен. Каждое утро отец выводил его во двор и вожжой привязывал к крыльцу. Едва папаша выпускал ошейник, пес задавал стрекача, но вожжа отпускала его ярдов на двадцать, а потом, щелкнув, точно кнут, отдергивала обратно.

Пес вскакивал с земли, отливал и кидался в другую сторону, после чего все повторялось. Папаша ржал и вопил, осатаневший пес метался, и всякий раз – хлопі Так начиналось каждое утро. Отец считал это прекрасной потехой, а вот Ленни печалился, что глупый пес, похоже, не помнит своего прежнего опыта. Изо дня в день он срывался с места и, достигнув полоски жухлой травы, до которой отпускала вожжа, лишь наддавал, словно все уроки жизни были не в счет и теперь-то он непременно вырвется на свободу.

И чего вдруг вспомнился этот пес? На стоянке автомобильной рухляди Ленин распластался под фургоном. Пришлось спрятаться слишком близко к дому полицейской дамочки. Вот-вот копы заполонят улицы, и тогда его отправят обратно в Ломпок или такую же дыру, где до скончания дней он будет выходить на прогулку со шпаной и наркоманами, тупыми, жестокими и больными, где все разговоры о том, как они откинутся и провернут дельце, или найдут работу, или поквитаются с каким-то говнюком. Мол, пусть только выпустят, и теперь-то они рванут без оглядки.

Под днищем фургона Ленин приподнялся на локтях и оглядел темную улицу. Ничего. Полицейская дамочка его не увидела, что ли? Не может быть. Она вышла из дома и уставилась прямо на него. Должна была разглядеть. Может, копы закрывают район по периметру? Ленни вновь прижался к земле.

Кстати, до тюряги может и не дойти. Что у них в этом штате? Газ, электрический стул? Кажется, здесь можно выбирать. Наверное, в ассортименте есть виселица. Интересно, что чувствуешь? Хлоп.

У Шелли была собака. Она вечно брехала, вот потому-то Ленни и проигнорировал ее истеричное тявканье в то утро, когда ввалились копы, обыскали дом и нашли заначку Шелли – дозы мета хватило для обвинения в хранении с целью сбыта. Поскольку дом принадлежал Ленни, его и повязали, но он рассудил, что отмотать годок легче ему, чем Шелли.

Кто ж знал, что прокурорша, старая сука в сером платье, дрыгавшая ногой, уговорит присяжных на пятерик. Видите ли, это уже его третья ходка. Как будто он злодей, который отрезает головы невинным младенцам. Сидел-то он за кражу магнитолы, а потом за тяжкие телесные.