ртом, успокоила занывшее сердце. Плоское белое солнце над подмороженным городом, ровно такие же замученные прохожие, свежесть — мир как будто и не изменился, а Галка думала, что его больше нет.

Но он был, и пока Галка стояла на паузе, пока тонула в жалости к себе и в горе по матери, пока боролась с Михаилом Федоровичем (пусть и безуспешно), пока сдавалась под катком болезни, мир жил и радовался, спешил по своим делам, зарастал новогодними украшениями и инеем. Галка поднялась и нетвердо пошла по натоптанной тропе, зная, что ей рано выходить и что она до сих пор заразна, но если по улице, не дышать ни на кого, если хоть немного…

Впервые с кладбища Галка поняла, что не одна — что остались в мире еще люди, что они все также спешат по своим простым человеческим делам. Она долго шла по широкому проспекту, сидела на стылой лавочке, ни до чего не дотрагиваясь рукой, заворачивала в переулки, и если ей навстречу попадались старички с мирными лицами или женщины со связкой детей в каждой руке, Галка отходила. Отворачивала лицо, натягивала маску, и люди косились на нее, но ни о чем не спрашивали. Порой на Галку совсем не обращали внимания, и она чувствовала себя нормальной, только вот эта режущая боль в глазах, эти текущие слезы, которые не вытереть пальцами…

Галка посидела еще немного, будто приклеенная к лавочке. Возвращаться ни в общагу, ни в чужую квартиру не хотелось, от одной мысли о стерилизованных банках и рассыпанных по полу пазлах хотелось нырнуть в сугроб, и поэтому Галка выжидала. Смотрела на каток, на тонкие тропинки цепочек-следов, на собачников и сугробы. Как только синие сумерки опустились на парк, она написала Дане что-то бодрое, выключила телефон и медленно побрела домой.

Силы остались в парке, и Галка едва переставляла ноги, но позволить себе автобус или даже такси не могла. Ей бы поехать на работу, до утра носиться между столиками и танцевать в редких перекурах, ей бы на спине выволочь к подъезду кресло с мягкими подлокотниками или стеклянный аквариум, в котором могло бы поместиться целое Черное море, ей бы… Ей бы, как раньше, но даже маленькая прогулка никак не могла закончиться. Галка думала, что именно такой и будет старость — полной сил внутри, но бессильной снаружи. Не хотелось этой слабости признавать, страшно было, что не пройдет, и Галка превратится в развалину, которой только бы полежать на кровати, и хотелось бежать, кинуться, сломя голову…

И она побежала.

Маска пропиталась горячим дыханием, подскочила температура, Галка хрипела и задыхалась, даже свалилась по дороге. Преодоление не могло, только иссушило окончательно, и до квартиры пришлось подниматься на одной лишь воле.

В квартире она первым делом распахнула все окна и балконную дверь, набросила на живые цветы пододеяльник, чтобы не померзли, и прямо в материнском пуховике повалилась на кровать. Запахи мороза чуть выветрили невеселое, больное, и уже засыпая Галка подумала, что, кажется, знает, как справиться с Михаилом Федоровичем.

Дана ей все же помогла. Перешерстила весь интернет — конечно, такой беды, какая случилась с Галкой, ни у кого не было, или никто о ней не писал, но нашлось несколько сайтов на оккультную тему. Первым делом Дана предложила купить живого карпа, отрубить ему голову топориком на безлюдном перекрестке и выпить Галке всю рыбью кровь до капли, и голос ее был таким серьезным, что Галке почти не захотелось ее придушить. Зато один из порталов, посвященный заговорам и знахарству, предложил завершить земные дела мертвых — если покойник не попрощался, никак не ждал своей смерти и не смирился с ней, ему следовало помочь. Каждый абзац на подобных сайтах прерывался рогатыми головами или пентаграммами, и Галка весело написала в ответ, что Дана должна принести ей спиритическую доску и три бутылки водки, вот тогда проблема будет решена.

И все же к вечеру, чуть оклемавшись и выпив парацетамола, Галка решилась действовать. Долго стояла в горячем душе, снова в задумчивости поскребла лицо станком для ног, пришла на кухню. Зажгла синие газовые конфорки, понюхала обожженную спичку, закуталась в мамин халат. В проветренной квартире дышалось чуть легче, а может, это снова помогли прогулки и разговоры, верный рецепт Галка так и не нашла.

Не надо было даже задумываться, чтобы набрать номер Людоедика — толстые мужские пальцы с темными волосками на фалангах будто бы сами скользили по кнопкам на экране. Михаил Федорович не смог бы забыть его даже после смерти. Галке вспоминалось и озеро, и чувство, что он вот-вот захлебнется, и прищуренные глаза очередного сослуживца, и текущая из носа густая черная кровь, хотелось снова вымыться, но приходила она — Людоедик, лучшая из людей. Гудки в пустой кухне оглушали.

— Слушаю, — грубо ответила Людмила, наверняка думая, что это спам или мошенники. Галка помолчала, позволяя Михаилу Федоровичу прислушаться к далекому угасающему голосу. Ей вдруг стало жалко его — нелепого и одиноко, проводящего пустые вечера за сбором картинок с поездами или вывариванием очередного джема. Внутри стукнулось почти что счастье — это Людоедик, она!

— Слушаю!

— Здравствуйте, Людмила. Это Галя, вы помните?

Короткие гудки. Галка удивленно набрала снова, но Людоедик сбросила. Еще раз, еще. В конце концов на том конце трубки рявкнули: — Перестаньте мне звонить! Я ничего вам не должна, вы сами…

— Так я ничего и не требую. Можно мне сказать?

Она рвано и глубоко дышала, кажется, даже всхлипывала тихонько, шмыгала заложенным носом. Галка отхлебнула из кружки, чувствуя, как бурлят внутренности, это Михаил Федорович заходился беззвучным криком, и сказала:

— Он вечно хочет вам позвонить. Выгоняет меня из собственной головы, заставляет бриться, заготовки делает или любовям своим названивает… Я не хотела ему разрешать, глушила — мертвый же человек. Он не сдается. Думает о вас постоянно.

Людмила пыхтела в трубку.

— Не успокаивается, — зашептала Галка, голосом сливаясь с шипением газа. — Он сильнее и громче, он кричит, требует. Он хочет с вами говорить.

— Я знаю, — хрипло отозвалась она, — половина-то во мне сидит.

— А почему не звоните?

— Не знаю. Разве нужна причина?

Они обе замолчали. Галке казалось, что Людмила сидит в темноте напротив нее, синелицая от мерцающих язычков пламени, мнет холодные пальцы и глядит в сторону. Ей наверняка тоже стыдно, что она втянула Галку в эту авантюру, и что отец ее теперь живет в чужой голове, и гниет дальше, будто не умирал, и если бы она только догадывалась, то не стала бы даже забирать…

— Говорите