я, – при не очень опасном поносе, если ничего не есть, и только пить воду, быстро легчает, а ты слабнешь прямо на глазах. Тут если даже каким-то чудом и полегчает, я тебя за нами еще месяц на телеге везти буду. Все наши лошади без пастуха останутся, а ватага без охраны.

– Не хо-чу!

– Да и я не хочу. Этого только враги наши хотят – чтобы ты меня без охраны оставила.

Наконец эти мои речи обозлили урожденного защитника хозяина и пастуха разной живности донельзя. Марфа вскочила и зарычала, оскалив зубы:

– Да-вай прямо в пасть!

Я налил ей в миску воды, зачерпнул полную ложку целебного порошка, и закинул его, не побоявшись зверских зубов, поглубже. Марфуша не раздумывая глотнула и торопливо стала запивать.

Отпившись, повернула ко мне свою массивную голову, и гавкнула:

– Гадость!

Я пожал плечами. Лишь бы помогло, а приятный вкус нам и не обещали. Я постелил прямо на снег ближе к обочине дороги теплую конскую попону, Марфа на нее легла, а я сел рядом и обнял ее за шею. Особого мороза днем не было, солнце грело. Мы разговаривали, строили планы, что будем делать по возвращении домой, временами я негромко пел, а она чуть-чуть подвывала. Так шло время. Последний раз стул был около часа назад, но обильная жидкость уже не выливалась на дорогу, а вышло то, что в человеческой медицине зовут «ректальным плевком». Болгарское снадобье явно действовало, и явно положительно. Конечно, до возвращения полной силы к волкодавше было еще далеко и идти она пока не могла, но начало процесса уже внушало оптимизм и радовало. Нет еды? И наплевать! Марфе все равно голодать как минимум до завтра, а я не издохну – одет тепло, воды в бурдюке полным-полно, а к морозу я с детства привычен. Не пропадем!

Но через час больную собаку начало выраженно знобить и пришлось укутать ее в мой кафтан. Вот тут-то и я узнал, почем фунт лиха и хлебнул этого зимнего охлаждения полной ложкой! Я уж и прыгал, и скакал мелким бесом, и бегал, утаптывая первый снег, и водил коня в поводу, и одел теплые рукавицы, ничего не помогало! Вначале приходило желанное тепло, но вскоре холод опять заползал под одежду. Потом я догадался накинуть на себя епанчу, запахнул ее на завязки, и, хотя открытые руки изрядно холодило, вроде стало полегче. Епанча, она все-таки в основном от дождя и мокрого снега человека защищает, а отнюдь не от холодрыги. Нда, и идти-то нам по моим расчетам всего ничего осталось, где-то всего километров пять-семь, а вот ослабли! Была бы у нас хоть какая-нибудь тележечка, мой конек ее вместе с Марфушкой уверенно бы утащил, в ней весу-то всего килограмм 45-50 будет, а я бы дошел. Вспомнилось, что вроде из елового лапника предки делали вполне работоспособные волокуши, но ни одной елки в пределах видимости не наблюдалось, а по заснеженному лесу больно-то не набродишься. Конечно, саблей там больно-то не ударишь, так у меня с собой Аль-Тан, а с ним я не то что с елки или сосны веток добуду, могу и из железного дерева стружек настругать.

Для сугрева мысли выпил грамм сто ракии, запил водой. Конечно полегчало, но я отдавал себе отчет, что эти крепкие алкогольные напитки согревают только в первые два часа, а потом озябнешь пуще прежнего. Посмотрел на Марфушу. Моя собаченька спрятала свой симпатичный серо-черный носик под теплый кафтан, похоже пригрелась и уснула. Ну и слава Богу! Пускай отдохнет.

А я стал думать дальше. Наступит ночь, я, конечно запалю костер, это дело нехитрое, но чтобы он целую ночь тепло давал, сухостоя и валежника нужно натаскать неимоверное количество. А по темноте да по холодине больно-то не набегаешься. Так и плюнешь, залезешь к Марфуше под кафтан и заснешь – вторую ночь без сна я не выдержу. Может лучше поискать елку? Позвать Филю, пусть он там осмотрится, ему сверху-то видней. Только я хотел выкрикнуть имя своего летающего друга, как до меня донеслась человеческая речь и скрип колес – сладкие звуки, сопровождающие движение любого обоза с телегами. Я вышел на середину дороги, и стал ожидать прибытия долгожданного колесного транспорта. От меня не увернетесь, голубчики! Повезете мою Марфушу в Пловдив, как миленькие.

Наконец из-за поворота появились первые телеги. Одна, две…, семь. Однако немаленький караван ко мне едет.

– Бог в помощь, добрые люди!

– И тебе не хворать, – отозвался широкоплечий бородатый мужчина средних лет, степенно выхаживающий за первой телегой вместе с очень молодым парнем. Белый стеганый жупан и богато выглядящая шапка мужчины наводили на мысль о несомненном достатке ее владельца.

Возчики в разговор не вмешивались. Подошли еще двое, тоже по виду богатые купцы.

– Что за человек? Зачем нам перекрыл дорогу? Разбойник? И одет как-то странно…

– Я русский боярин Владимир Мишинич. Отбился от своей команды из-за болезни верного друга, собаки. Думал немного приотстану, дам ей лекарство, и догоню своих в Пловдиве, а она ослабла и идти совсем не может. Вы не в Пловдив идете?

– А какое мы имеем отношения к твоим делам? У тебя свое, у нас свое.

– Мне бы довезти собаку до города на телеге. У кого есть свободное место? Даю серебряный византийский милиарисий! – и я показал крупную монету.

Все трое сориентировались махом, и приняли русские заботы очень близко к сердцу.

– У меня! Ко мне пошли! Место отыщем!

– Мне бы телегу прямо к ней подогнать, уж очень она ослабла.

Немного поспорив, подогнали телегу шедшего первым. Он был то ли признанный авторитет, то ли знал, чем остальных прижучить, я не вникал. На повозке расчистили уголок, и я перенес туда попону, а потом, взяв Марфушу на руки, и ее. Укутал мою охранницу все тем же своим кафтаном. Марфа, пока я возился с попоной, недолго постояла на трясущихся ногах и облегченно вздохнула, устроившись на повозке.

– Это ты собаке свою болярскую одежду отдал? – поразился наш благодетель. – А сам мерзнешь?

– Да так уж получилось, – отмахнулся я.

– Наш бы болярин не только собаку, но и преданного человека у обочины бы бросил. А сам бы, посвистывая, на лошадке в город ускакал! Нечего такому человеку, как ты без дела морозиться!

– Мы, русские своих не бросаем, – объяснил я свое отношение к собаке, – она за меня жизнь не раздумывая отдаст, да и я за нее насмерть стоять буду, в беде не брошу. Да не запасся я лишней теплой одеждой, думал одним кафтаном да