Нам нужна научная медицина — другая не нужна. Ни чиновничья, ни произвольная медицина не обеспечат здоровье граждан.

Вот сейчас принимается закон о донорстве, по которому, несмотря на наши категорические возражения, донорами могут быть иностранцы. Десятки процентов больных гемофилией в США, Японии, Германии были заражены СПИДом только потому, что нарушался этот принцип. Иностранцы не могут быть донорами — их нельзя отследить. Мы письменно указали Минздраву на то, что это недопустимо. Но они все равно ввели это положение в закон. Тихо и негласно.

Для обеспечения плазмой строящегося в Кирове завода открываются плазмасборные центры. Они должны работать в единой системе службы крови. В противоположном случае доноры сдадут кровь за деньги и погибнет безвозмездное донорство. Служба крови рухнет.

Собирать плазму надо, но организовывать центры сбора плазмы надо не в противовес станциям переливания крови, работающим сейчас. Короче, отдайте вопрос о плазме профессионалам.

Где зурабовские центры высокотехнологичной медицины, куда были вбуханы миллиарды? Очень хорошо, что новый министр переориентировал эту помощь на областные больницы, хорошо, что проводится работа по переоснащению службы крови новым оборудованием. Но это оборудование «живет» короткий срок. Потому надо в срочном порядке закупить технологические линии производства сепараторов крови, мешков для хранения ее компонентов.

Мы не можем найти контакта с Минздравом, на наши письма не отвечают. Нам отвечают вместо писем рекламой лекарств. Реклама лекарств — это убийство собственных граждан. Давайте называть вещи своими именами.

Сегодня вымирает народ, это ясно. Никаких конкретных научных планов выхода из вымирания нет.

Оборвать вымирание нельзя общими словами. Это должны быть, безусловно, конкретные действия. И советская медицина это знала. Мы конкретно уничтожали инфекционные болезни, но поэлементно: одно дело борьба с холерой, другое — оспой, третье — с чумой, четвертое — с дизентерией. Неконкретные действия бесполезны.

Не может быть борьбы с сердечно-сосудистыми болезнями, потому что это разговор вообще, он беспредметен. Конкретный тот, который повысит выздоравливаемость при очень ясных, очерченных болезнях. Смертность от инфарктов может быть и должна быть ниже 10 процентов. В хороших местах, с хорошим транспортом она опускается до 4 процентов. Нужна сумма конкретных действий, которая приведет к снижению смертности от инфарктов миокарда. Это задача организаторов здравоохранения и научных работников в конкретной области, которые хорошо знают, что надо делать. Что делает Минздрав? Я не помню по этому поводу ни одного конкретного разговора.

Опухоли. Не вообще, а по конкретным заболеваниям. Вот сейчас мы в нашем Гематологическом центре в условиях специализированного стационара добились выздоровления по ряду массовых опухолей — лимфосарком, лимфогранулематоза — около ста процентов. Ну, сто процентов никогда не бывает, но за эффективность более 90 процентов мы отвечаем головой. Цифры, с которых мы начинали, колебались около единичных процентов. А в течение 5–7 лет мы вышли почти на сто процентов.

— Как вам удалось добиться такого результата? Это же потрясающее достижение!

— А я вам скажу, что никакого интереса Минздрав к этим опубликованным, многократно доложенным цифрам не проявил. Он что-нибудь сделал для распространения этого опыта по стране?! Ничего. Рядом находящиеся регионы какие имеют цифры? 40–50 процентов — лучший результат. А в основном — ноль и около того.

— Но Минздрав должен быть заинтересован, чтобы было 100…

— Да, Минздрав заинтересовался этим вопросом — и ликвидировал должность главного специалиста по гематологии…

— Зачем?

— На этот вопрос вам никто не ответит. Я написал министру Татьяне Голиковой. Конечно, мне не ответили, ну что, ей-богу, разве это возможно?! Я предлагал восстановить должность главного гематолога и назначить на эту должность одного из авторитетных гематологов страны. Специалистов мы найдем. Но мне сказали, что теперь объединили гематологию с трансфузиологией. Это значит, что они объединили балетмейстера с хормейстером! И что, от этого у нас будут лучше петь или плясать?

Я говорю понятные слова. Почему же их не понимает Минздрав? А потому, что с Минздрава спрос не по здоровью граждан, а по направлению денежных потоков, эффективность которых можно оценивать только по снижению смертности при конкретных болезнях.

В советское время мы занялись смертностью родильниц, которая у нас была в 8 раз выше, чем в Европе. Это была трудная борьба, но в результате смертность в Москве снизилась примерно в 3–4 раза. Гематологический научный центр вошел с проектом в Минздрав Союза, министром был Чазов, заместителем министра и руководителем городского здравоохранения столицы Алексей Михайлович Москвичев. Мы организовали с их помощью разъездную бригаду, которая могла быстро приехать в роддом и взять на себя спасение женщины. Родильницы умирали от довольно редкого осложнения, и нажить опыт обыкновенному акушеру было просто невозможно — он видит подобное осложнение, может быть, один раз в жизни. А наша бригада к такой работе готова. И это касается решения любой узкой проблемы. Надо концентрировать там усилия, и все.

Тогда Минздрав был готов воспринять серьезную научную проблему, идти на расходы. Хотя эти траты — мелочи по сравнению с тем, если бы женщина умерла. Потому что сначала она будет обескровлена, потом у нее откажут органы, ей долго будут переливать кровь, наконец, она скончается. На это уйдет гораздо больше и сил, и средств, и нервов. Но мне тогда не пришлось никому ничего доказывать — все всё поняли с полуслова, и мы вместе с министерством работали.

Что теперь? Надо сказать, что за последние я даже не помню сколько лет я не был ни на одной коллегии Минздрава, где бы обсуждалось решение конкретной проблемы. Хотя у нас в Центре, допустим, достигнуты результаты, заслуживающие внимания. Смертность от лимфогранулематоза около нуля, от лимфосарком около нуля. В Москве — по этим же болезням — примерно 50 процентов. А за Москвой? Лучше не спрашивать! Правда, сходные цифры будут в Свердловской области, в Новосибирске. Где еще? Боюсь вам сказать.

Каков же выход из положения? Нам нужно требовать от Минздрава ответственности за сохранение жизни при конкретных патологических процессах, где смерть может быть устранена грамотным лечением. Есть ишемический инсульт, обусловленный атероматозом сонной артерии. Он абсолютно устраним оперативным путем, это полуамбулаторная операция, под местной анестезией. И все, человек здоров. Это конкретное действие при конкретной патологии.

Но Минздрав не может слышать разговоров о конкретных болезнях! Вы же слышали, они не могут из одного региона, где по каким-то причинам дали больше препарата, чем им требовалось, передать в соседнюю область, где не хватает лекарств! Это же сумасшедший дом!

— И при этом говорят, что законодательной базы им для работы достаточно…

— Какая законодательная база! По закону должно быть одно: смерть больного от излечимого заболевания, развившегося в результате нехватки лекарства, есть преступление, которое требует разбирательств. Смерть больного от излечимого заболевания по вине неквалифицированной помощи — должностное преступление, требующее разбирательств. Редкие заболевания (а их очень много) нужно лечить в специализированных учреждениях и для этого надо вкладывать средства в науку, в исследования, в фармпромышленность.