Римская конница — жалкая горсть при каждой когорте — не смела даже отойти от своих. А тех, кто с отвагой вырывался вперед, враги, окружив, тут же уничтожали.

Парфяне рассредоточились. Они уже метали стрелы со всех сторон.

Конники круто сгибали загорелыми руками тугие тяжелые луки, придавая стреле огромную силу удара, и спускали тетиву почти не целясь.

Тут и захочешь — не промахнешься. Так скученно, тесно стояли фромены.

Оставаясь в строю, они получали рану за раной и обливались кровью. Даже повязку наложить нет возможности, — негде сесть, некуда подвинуться…

Нелепый бой! Не бой, а расправа, избиение. Легионеры скрежетали зубами — не так от боли, как от обиды и унижения.

Погибнуть, не вынув из ножен мечей…

Не раз центурионы бросали ряды солдат вперед. Но парфяне, смеясь, скакали прочь. И даже убегая, обернувшись, пускали назад свои злые стрелы.

Они свято соблюдали старый скифский прием: отступая — разить. Но Красс ничего не желал об этом знать. У каких-то варваров какие-то там боевые приемы?..

Но попробуй догони их, пеший, весь в тяжелых доспехах.

А дальнобойных луков и стрел у гордых римлян не водится. «Оружие, достойное варваров». Что же, варварам от этого ничуть не хуже…

— Терпение, терпение! — подбадривал сникших людей Петроний. — Сейчас у них выйдет запас проклятых их стрел, и парфяне исчезнут. Или вздумают схватиться врукопашную, и тут мы им покажем.

Уж такое дело у трибунов. Солдат, завлеченный своим полководцем в ловушку, умирает жалкой бессмысленной смертью, а военный трибун-краснобай утешает его:

— Мужайся! Все равно мы их одолеем…

Но железный ливень стрел не иссякал…

Ему не видно конца.

Он становился даже сильнее.

Невероятно! Сколько стрел может взять с собой конный лучник? Скажем, три колчана, четыре. Пусть хоть шесть. Все равно при такой густоте стрельбы ненадолго хватит этого запаса.

— Тут что-то не так, — пал духом Красс. «Виктория — глория»…

Одного из слуг Едиота обрядили в арабскую хламиду и пустили взглянуть, что происходит впереди. Верный был человек. Не удрал. В Иерусалиме, в доме Едиота, у него осталась мать.

Самуил, не замеченный в общей сумотохе, потихоньку выбрался в степь, обошел парфянское войско сзади. Он приметил длинный холм, из-за которого им навстречу скачут другие…

Прячась за барханами, Самуил обогнул загадочный холм — и ахнул!

Дым… Палатки… В просторной лощине расположился на отдых огромный, в тысячу верблюдов, караван. И каждый верблюд, точно хворостом, нагружен большими вязанками стрел.

Пока одни стреляли, другие набивали опустевшие колчаны. Торопливо пили воду, снова мчались к римскому каре. И задорно перекликались с теми, кто ехал к холму.

— Стрел у них хватит на много дней, — вернувшись, доложил Самуил Крассу.

Итак, свидание состоялось!

«Виктория — глория»…

Красс воззвал через посланца к сыну:

— Выручай!

Теперь вся надежда — на Публия, на его галльскую конницу.

К тому времени Публий руки изгрыз от нетерпения. Получив от отца тревожную весть, он вспыхнул, словно порох. Настал его звездный час!

Взяв тысячу триста отборных всадников, в том числе тысячу галлов, пятьсот пеших лучников и ближайшие семь когорт легионеров, он быстро повел их обходным путем в атаку.

Парфяне отхлынули. Ага! Это вам не босой пеший сброд с палками, заостренными под копье или согнутыми в виде лука.

— Враги дрогнули! — вскричал молодой пылкий Красс. — Настигнем их, не дадим уйти далеко.

Несмотря на то что кровь ударила ему в голову, он не забывал об отце. То есть именно ради отца и взбудоражил Публий себя до неистовства. Пока Публий будет гнать парфян, старший Красс получит передышку. И успеет перестроить легионы соответственно изменившейся обстановке.

Вместе с Публием мчались Цензорин и Мегабакх. Последний славился мужеством и силой. Цензорин же был удостоен сенаторского звания и отличался как оратор. Друзья и сверстники Публия, они возбужденно кричали:

— Бегут!

— Бегут хваленые парфяне!

Пехота не отставала от конницы. Рвение и радость! Вот она, победа, — в сотне шагов от них… Тит, поспешая, вздыхал облегченно:

— Ох! Вырвались мы наконец из клетки железной! В которую сами себя загнали. Теперь мы им покажем…

— Если не угодим в другую, — ворчал Фортунат, отирая пот.

— Теперь уж нет! Теперь…

Уведя отряд Публия за собой далеко от главных войск, парфяне остановились и повернулись к нему. Сюда же устремились другие, в еще большем числе. Теперь потолкуем…

— Погодите! — задержал Публий свой отряд. — Стойте на месте. Пусть увидят, что нас не так уж много. Подманим их на рукопашную, — усмехнулся он мстительно.

У него рука тяжко и сладко ныла. От неудержимого желания, с бешеной яростью стиснул рукоять меча, вонзил массивный острый клинок в живое тело врага. Блаженство! Его знает лишь солдат…

У старшего Красса рука между тем — от волнения, что ли, — вновь разболелась. Он, угрюмо растирая ее, ждал вестей.

И наконец услышал желанное:

— Неприятель обращен в бегство! Публий преследует его…

Красс и сам заметил: напор парфян, оставшихся здесь, против главных римских сил, значительно ослаб. Он ободрился, сделал знак трубачам. Протрубили сбор. Красс отвел когорты на возвышенность.

Дисциплина, конечно, хорошее дело! И все же…

Квестор Кассий с грустью смотрел, как огромное скопище людей, будто стадо баранов, повинующихся рожку пастуха, покорно бредет с равнины на холм. Нелепое зрелище. В нем сокрыто нечто преступное.

Что же сын? Опустив руку, Красс нетерпеливо помахивал ею. Но кровь приливала от этого к опухшему пальцу, давила на него и тем усиливала боль.

Почему он молчит? Старик, морщась, согнул руку и принялся водить ею взад и вперед, вниз и вверх, будто пилил. Себя по животу. И по сердцу.

Может быть, порученцев Публия перехватывают по дороге парфяне? О боже! Может быть, он сейчас… Красс застонал, приложил руку к груди и, поддерживая другой, стал баюкать ее, как ребенка…

Парфяне, которых теснил храбрый Публий, не спешили ввязываться в рукопашный бой. Они поставили против него лишь своих броненосных конников, остальных же пустили скакать вокруг.

Здесь Публий впервые увидел странных всадников с плоскими лицами и узкими черными глазами.

— Что за чудо? — удивился Публий.

— Хунну, — ответил кто-то знающий.