— Он встретит нас хорошо! Я заставлю его…

О боже!

— Пусть будет так, — сделал вид, что согласился, квестор Кассий.

Измученный вчерашним страшным днем и не менее страшной бессонной ночью, он поплелся готовить войско к отходу. И заодно расспросить местных жителей о самой короткой дороге в Зейгму.

Андромах же, оставив при Крассе служанку, украдкой вышел к Натану. Они пошептались. Один из друзей Натана тайно покинул крепость.

…Всю ночь плутал Красс со своим утомленным войском в окрестностях Карр.

Проводники, которых дал ему Андромах, шли то по одной, то по другой дороге. Солдаты не раз попадали в какие-то мокрые рвы и долго плюхались в них, не находя, где выбраться наверх. Несколько раз переходили одну и ту же, кажется, речку. Пробирались сквозь густой кустарник.

И очутились в непролазных болотных зарослях, где их всю ночь донимал пронзительный вой шакалов.

— Темно, — говорили проводники в свое оправдание. — Здесь и днем легко заблудиться…

Все же кое-кто догадался, что не к добру их путают «арабы». Кассий с полутысячей всадников без шума отстал в темноте от Красса.

— Его светлость желает уехать? — осторожно спросил проводник, тот, чем-то ему знакомый. — Расположение звезд и планет неблагоприятно. Лучше вернуться в Карры и переждать, пока луна не пройдет созвездие Скорпиона.

— А я еще более того опасаюсь Стрельца! — И будущий убийца Юлия Цезаря, взяв пятьсот верных всадников, благополучно отбыл в Сирию.

Легату Октавию повезло. Он сумел еще до рассвета увести пять тысяч солдат в горную местность Синнаки и оказался с ними в безопасности.

Красса же день застал среди болот, в колючих зарослях в пойме Белиссы. С ним было четыре когорты, совсем немного всадников и всего пять ликторов-телохранителей.

С большим трудом, с шумом и треском рыская в чаще, они отыскали какое-то подобие дороги и забрались на голый пологий холм, соединенный с горами искривленной длинной грядой. Синнаки громоздились перед ними, но до них пришлось бы пройти еще десять — двенадцать стадиев. А враги между тем уже наседали. Опять запели стрелы, опять зазвенели они о римские доспехи…

Октавий увидел все это сверху. И первый устремился на выручку. За ним, укоряя себя за медлительность, бросились все остальные.

Железной лавиной обрушились римляне сверху на вражеских всадников. Оттеснили их от холма, окружили Красса и оградили его большими щитами.

— Нет такой парфянской стрелы, — кричал Октавий, — которая коснется императора прежде, чем все мы умрем, сражаясь за него!

Настоящий римлянин, честный солдат.

— Что же, похвально, — проворчал Сурхан. — Если римское войско продержится здесь до ночи, оно уйдет в темноте еще выше, и его уже ничем не возьмешь. Конница не может развернуться в скалистых горах…

Он изогнул круто свой лук, отцепив тетиву. Стрельба прекратилась по всему войску.

Предводитель саков подъехал к холму, протянул вперед пустую раскрытую руку.

— Довольно! — крикнул он. — Чего мы бродим и топчемся в зарослях, как дикие звери? Всех зверей распугали. Слезай, Красс. Напрасно ты избегаешь переговоров. Две такие державы, как Рим и Парфия, должны, даже обязаны — слышишь? — жить в мире между собой. Иначе от их бесконечных свар и столкновений никому на земле не будет покоя. Когда дерутся два слона, весь лес приходит в запустение. Спустись же с холма! Обсудим спокойно условия перемирия. Мы не хотим с вами непримиримой вражды! И сейчас не хотим…

По римскому войску, как прохладный ветер в знойный час, прошел глубокий, до самого дна обожженных легких, вздох облегчения.

Солдаты ждут, что скажет Красс. Но «император» молчит.

— Спустись же, Красс! — крикнул кто-то из рядовых. — Говори с ними.

— Я не хочу! — взвизгнул Красс. — Продержимся здесь до ночи, ночью они ничего не смогут с нами сделать. Не теряйте надежды! Спасение уже близко.

Солдаты пришли в неистовство:

— Трус! Ты опять хочешь бросить нас в бой против тех, с кем боишься говорить?

Они угрожающе застучали копьями о щиты.

Красс обеими руками схватился за голову. Будто по темени бьют.

— Октавий, Петроний! — Красс испугался. — И вы все, сколько вас есть, римские военачальники. Вы сами видите, что меня принуждают идти, и хорошо понимаете, какой позор и насилие мне приходится терпеть. Но если вы останетесь в живых… скажите всем, что Красс погиб не оттого, что был предан своими согражданами, а оттого, что был обманут врагами…

Тут возмутился даже кто-то из военачальников, проворчал презрительно:

— Нехорошо. Недостойно великого человека…

Крассу пришлось покориться. С ним спустились с холма, сняв оружие и сбросив доспехи, Октавий, Петроний и группа начальников уцелевших когорт. Пятерых своих ликторов-телохранителей, что двинулись было за ним, он демонстративно отослал назад:

— Живите! Поведайте в Риме…

И прочитал, глотая слезы — ему казалось: к месту — стихи Симонида, что высечены на могильной плите при Фермопилах:

Путник!

Пойди возвести

нашим гражданам в Лакедемоне,

Что,

их заветы блюдя,

здесь мы костьми полегли…

«Старый враль, — зло подумал Петроний. Даже его взбесило это тупое притворство. — Те погибли в бою на пороге дома родного, защищались от свирепых пришельцев. А ты? Эх! Связался я с тобой на свою голову: "Заветы…" Напомнить бы тебе сейчас заветы Атея».

Но не напомнил. Слишком прочно въелась угодливость в душу. И просто нет сейчас времени вдаваться в злорадные воспоминания.

Первыми встретили Красса два эллина. Они соскочили с коней, поклонились.

— Пусть император пошлет людей убедиться, что Сурен и его окружение сняли доспехи и безоружны.

Красс воскликнул заносчиво:

— Если бы я хоть сколько-нибудь дорожил своей жизнью, то не снизошел бы с холма для беседы с коварным саком.

Он никак не мог отделаться от былого ораторства! Но и впрямь — теперь, когда он решился, — страх оставил его. Вернее, перешел — через отчаяние — в запальчивость. Как и бывает при таких обстоятельствах.

С опаской, с глубокой враждой и недоверием они сошлись под холмом — парфяне и римляне.

Между ними, на истоптанной поляне, тревожно качался на горячем ветру колючий маленький кустик. Тонкий маленький кустик, который не мог никого остановить, удержать от резких, необдуманных поступков.

— Что это? — молвил Сурхан. — Римский император идет пеший, а мы едем верхами! — И приказал подвести Крассу коня.

— Никто из нас не погрешит, поступая каждый по обычаю своей страны, — заметил Красс наставительно, как привык.