Я поджимаю ноги, чтобы они по ним не проехались. Чертова погода! Наконец мне удается подняться. Дверь автобуса уже закрылась, и я слышу обиженный визг шин, когда он отъезжает.

Я даже не замечаю, что оставила скрипку на сиденье.

А она уходит от меня, склонившись от ветра, медленно и осторожно ступая.

— Мисс Ливингстон! Мисс Ливингстон! — Я догоняю ее и кладу руку ей на плечо. — Какого черта вы тут делаете? В такой жуткий холод! Все вас ищут…

Она вздрагивает от моего прикосновения и поворачивается. Слова застревают у меня в горле. У нее такие же волосы, цвета снега, падающего ей на плечи. Но этим сходство и ограничивается. Это не она. Это мисс Ливингстон, но не та. На меня смотрят яркие серые глаза. Я уже видела их раньше, на фотографии. Их нельзя не запомнить. Они цвета озера.

Это Эмили.

* * *

Она смотрит на меня пронизывающим взглядом, и я отступаю на шаг. Она улыбается мне так, будто узнала, будто понимает, кто я. И тогда она делает нечто весьма странное. Протягивает руку и касается моей щеки. Проводит пальцем вокруг моих бровей, потом вниз, по носу и по губам. Я хочу отстраниться, но не могу. Она берет мое лицо в ладони и издает какой-то звук, но ее рот не образует слов.

Возле нас останавливается машина. Это полицейские. Я все еще стою не двигаясь. Мы обе замерли. Кружащийся вокруг нас снег мерцает в свете фар — так солнце сверкает на поверхности озера.

Элизабет

Говорят, ее нашла Морган. Она блуждала в этой противнейшей метели, которая обрушивается на наше здание и бросается в окна, как стая голодных волков. Теперь она вернулась в свою комнату, греется под одеялами, но я вижу, что ей плохо. Удивительно, как у нее вообще хватило сил встать с кровати, надеть пальто и, несмотря на хаос, вызванный отключением электричества, найти дверь и выскользнуть в бурю. Что заставило ее так поступить?

Я сижу возле ее кровати. Она прерывисто дышит, а рука, которую я сжимаю, сухая и горячая. Слишком горячая. Морган здесь, рядом. Я это знаю, хотя она молча стоит у двери.

— Шла бы ты домой, — говорю я ей.

— Нет, я… я хочу.

Я рада ее компании. И еще больше я рада тому, что она все еще хочет быть здесь.

Она не знала, что Эмили находится в этом же здании, в комнате, расположенной в другом конце коридора, в отделении, куда так просто не попадешь и откуда незаметно не выйдешь, там, где медсестры особенно бдительны. Эмили нужно больше. Больше, чем я могу ей дать. У нее случаются припадки. Я не всегда могу с ними справляться. Я стара. И я устала. Когда я почувствовала, что озеро зовет нас, вытаскивает из нашего затворничества в Тоскане, я поняла, что это отчасти и потому, что я больше не могла так заботиться об Эмили, как это было необходимо. Это место предполагало приватность, которой мне так хотелось, и близость к озеру, чего я жаждала. Мир не знает, где находится Эмили Ливингстон. Он не смог бы принять ее такой, какая она есть, я в этом уверена. Поэтому я ее спрятала. Я защищала ее. Я посвятила этому свою жизнь. Это мое предназначение.

Девушка ставит стул по другую сторону кровати Эмили и садится. Я слышу, как она что-то ищет в сумке.

— Я должна вам кое-что рассказать, — говорит она. — Мне кажется, вы должны это знать.

Я чувствую затхлый книжный запах. Я знаю, что это дневник. Она нашла в нем то, что озеро пыталось украсть. Не уверена, что хочу знать, что именно. Но она начинает рассказывать, и я не могу ее остановить. Слова моего отца льются из нее, как волны, которые набегают на скалу с грохотом и шипением, разбиваются о нее, а потом отступают, но только для того, чтобы за ними пришли другие, снова и снова.

Они завораживают.

Морган

Дневник похож на слоеный пирог: бумажные полотенца чередуются со страницами, так что он еще более раздутый, чем был изначально. Я осторожно его открываю, переворачиваю влажные листы, пока не дохожу до того места, где описывается рождение Элизабет и Эмили. Не знаю, как начать.

Мисс Ливингстон… Элизабет… держит сестру за руку. У Эмили болезненный вид. Она тяжело дышит, а глаза не открывала с тех пор, как мы привели ее сюда. Я поехала с ней в дом престарелых. В полицейской машине. Это было не похоже на то, как я себе представляла, ну, когда окажусь на заднем сиденье полицейской машины. К тому времени, как мы смогли пробраться через лед и снег и подъехали к входной двери, Эмили уже дрожала, ее глаза стали стеклянными. Но она отказалась от помощи медсестер, когда они попытались отвести ее в комнату. А теперь она спокойна, даже безмятежна. Мы с Элизабет рядом.

Ее комната непохожа на комнату Элизабет. Она лежит под таким же одеялом, но на этом сходство заканчивается. Стены увешаны картинами и рисунками, а на столе у окна разложены карандаши, бумага и краски. На всех рисунках изображено одно и то же: ребенок, новорожденный ребенок. Они замысловаты и детальны. Мне не нужно говорить, что это Анна.

Я делаю вдох и начинаю.

Пожилая дама слушает, пока я читаю написанное ее отцом. Он рассказывает о младенцах, двойняшках, которые родились раньше срока. О болезни, о днях, проведенных в изоляции от мира в заботе о старших, а потом и младших детях, борющихся с лихорадкой. А потом о смерти Элизабет.

Она не говорит ни слова. Ничего. Ее лицо не выражает никаких эмоций. Поэтому я продолжаю. Я читаю о лодке, которую принесло к берегу во время шторма, о женщине с рыжими волосами, о завернутом в ее пальто ребенке, которого смотритель маяка положил в кроватку возле Эмили. И который, забирая тепло ее тела, подарил жизнь им обеим.

История не окончена. Там есть еще страницы. Я только собираюсь перевернуть очередную, когда она меня прерывает. Она говорит тихо, ее голос дрожит:

— Я знаю. Я всегда знала.

Элизабет

Я слышу, как где-то звучит Моцарт. Должно быть, Марти включил музыку. Она успокаивает. Я глубоко вдыхаю и пробегаю пальцами по волосам, от корней до кончиков. Я знаю, что они уже полностью седые, цвета снега. Это говорит о том, что я стара, но это не так. Внутри я не стара.

Ребенок, Элизабет… Я ее чувствую. Она холодна и погребена под камнями, обдуваемая ветром и омываемая дождями. Одинока ли она? Я с ней. Я бродила с ней вдоль берегов озера. Она жила со мной, всегда была со мной. Она — это я. Мы одно целое.

Эмили и я, мы дополняем друг друга. Мы как нити, вплетенные в один кусок полотна. Мы делим жизнь так же, как мы с маленькой Элизабет делим смерть. Эмили не выжила бы без меня. А я жила для нее. В этом наша правда.

Я начинаю говорить. Мой голос наполняет комнату чем-то более значимым, чем тяжелое дыхание Эмили, словами, которые будут бежать от стен к потолку и зависать в углах. Возможно, они будут держать волков на расстоянии.