Ребенок недолго был у него. Он взял его на руки, когда в ту майскую ночь Чарли постучался в их дверь в самый темный час перед рассветом и настаивал на том, чтобы они взяли ее под свою опеку. Его мать и отец обо всем позаботились. Они не задавали вопросов; они были такими, и все тогда делалось именно так. Нужно было сохранить репутацию.

Когда через несколько дней они регистрировали ребенка, маяк на Порфири все еще тлел, мать девочки положили в психиатрическую клинику, признав душевнобольной, а в графе, где следовало указать данные об отце, они написали имя Дэвида Флетчера, место работы — помощник смотрителя маяка. Арни не пытался их поправить. Девочку удочерила пара из Оттавы. Именно его мать назвала ее Изабель. Он как-то отправил несколько запросов, напечатанных на фирменном бланке своей компании. Он узнал, что она умерла от рака много лет назад.

Какое-то время он стоит там, наблюдая за немногими собравшимися на мысе, улавливая слабые звуки скрипки, доносимые ветром. Он хотел было спуститься к ним, поговорить с Элизабет. Но вместо этого, вздохнув, разворачивается и возвращается к машине. Лабрадор с энтузиазмом его приветствует.

Эпилог: Морган

Вертолет опускается к поверхности озера, и в наушниках раздается голос пилота:

— Мы перед островом Порфири.

Высокую белую башню и разбросанные по скалистому мысу домики с красной кровлей легко заметить. Озеро бирюзового цвета, с оттенками зеленого на мелководье у берега. Когда мы подлетаем к посадочной площадке с восточной стороны маяка, я вижу Спящего Великана, фиолетовый силуэт, лежащий на окраине Сильвер Айлет. Странно видеть его с такого ракурса, словно я смотрю на зеркальное отражение.

Я знаю, что теперь тут все иначе. Башни маяка и дома, в котором она жила, больше нет, они сгорели при пожаре. Кажется, в шестидесятых построили новый дом для помощника смотрителя, поэтому старого тоже нет. Но это то, чего она хотела.

Урна лежит у меня на коленях.

Прошло уже больше пяти лет с тех пор, как мы собирались на набережной в тот холодный ноябрьский день. Господи, кажется это было так давно!

Я не смогла уговорить Марти поехать со мной. Он сказал мне, что попрощается по-своему, и ушел под предлогом того, что ему нужно починить какое-то оборудование, но я поняла, что его до смерти напугала перспектива полета на вертолете. Элизабет договорилась обо всем этом незадолго до смерти. Мы обсудили это, когда я приезжала домой из университета на неделю перед экзаменами. Она взяла с меня обещание, хотя в этом не было нужды — я бы и так это сделала. Думаю, она об этом знала.

Вертолет ненадолго зависает, а потом приземляется на посадочную площадку на мысе, и вращение винтов начинает замедляться.

— Можете быть здесь сколько нужно, — говорит пилот, возясь с переключателями и рычагами, а потом помогает мне расстегнуть ремень.

Я снимаю наушники, распахиваю дверь и спускаюсь на землю. Они остаются в вертолете, только мы с Элизабет идем по камням в сторону зданий.

Маяк автоматизировали много лет назад, и в домах больше никто не живет. Но кто-то приезжал, чтобы навести здесь порядок. Все недавно покрашено, трава подстрижена. Как раз зацветает сирень.

Я сажусь на бетонное основание башни маяка и смотрю на озеро. Вдали вижу грузовое судно. Оно плывет в сторону Тандер-Бей, разрезая холодную воду и оставляя пенистый след позади. На горизонте виднеется остров Пие.

Все выглядит таким знакомым, будто я уже была здесь.

Я вернулась домой после окончания учебы несколько недель назад. Похоже, она ждала, когда я вернусь, сдав все экзамены, чтобы у меня было время посидеть с ней и рассказать о своих занятиях, соседях по комнате и группе, в которой я сейчас играю. Она купила мне подарок к выпускному. Марти тоже в этом поучаствовал, но это она решала, что купить. Это синяя электроскрипка. Она сказала, что никогда не понимала музыку, которую я играю, что пожилая женщина вроде нее все еще может многому научиться, но только не ценить дикие звуки гитар и грохот ударных после музыки Паганини или Баха. Я показала ей, как мы аранжируем классику, но она только скривилась и покачала головой, рассмешив меня своей реакцией. Я знала, что она меня дразнит. Я знаю, что она гордится… гордилась. Синяя скрипка была тому подтверждением.

Лори тоже была рада меня видеть. Я теперь живу отдельно, но иногда прихожу к ней в гости или встречаюсь с ней в кафе. Они с Биллом больше не брали детей. Она говорит, что они теперь на пенсии. Наверное, мы с Калебом их вымотали. Она отнекивается и улыбается, но улыбка у нее усталая.

Несколько лет назад Элизабет получила письмо. Оно было от Арни Ричардсона, он написал его много лет назад, но так и не отправил. К нему прилагались некоторые юридические документы, в том числе и выцветшая копия свидетельства о рождении дочери Эмили, Анны. Они назвали ее Изабель. Мы с Элизабет не знали, смог ли дедушка собрать обрывки этой истории в одно целое, когда она появилась на пороге его дома, думая, что он ее отец. Но он должен был знать достаточно, чтобы понять, что случилось и кем она на самом деле была. Так что он ее впустил. Он любил ее. Любил меня. Интересно, рассказывал ли он ей о матери, о времени, которое они провели вместе на острове Порфири? Интересно, показывал ли он ей рисунок стрекоз, который она просунула ему под дверь, когда он работал помощником смотрителя? Тот самый, который был спрятан в скрипичном футляре?

Эмили меня узнала. Она поняла, кто я. Не знаю как, но у нее это получилось, знаю, что получилось. Она видела то, чего не замечали все остальные. В тот день, когда я нашла ее во время метели, это выглядело так, будто все было наоборот, будто это она меня нашла. Марти говорит, что я на нее похожа. У нас одинаковые глаза цвета озера.

До лодочной гавани приходится долго идти, и еще чертовы комары донимают. Я сдерживаюсь и не развеиваю прах Элизабет прямо здесь, на дороге, чтобы быстрее покончить с этим. Старая лодочная станция еще стоит. Она немного покосилась, но тоже недавно покрашена, а док отремонтирован. Я нахожу тропинку к пляжу на восточном берегу острова, ставлю урну на каменистый берег и, сев рядом, смотрю на остров Дредноут.

Я не взяла с собой скрипку. В этом нет нужды. Музыка и так звучит — она в волнах, ветре и пении птиц. И в моих воспоминаниях.

Сидя здесь, я решаю, что не буду делать все так, как она просила. Немного иначе.

Дверь вертолета открыта, но я пристегнута ремнем безопасности. Во время нашего первого облета чайки взмывают в воздух вспышкой белых крыльев, а потом мы разворачиваемся и снова пролетаем над островом Хардскрэббл. Я открываю урну и высовываюсь, чтобы развеять серый прах. Он плывет в воздухе над холмиком из покрытых лишайником камней, где серый от времени крест возвышается над могилой маленькой Элизабет Ливингстон. Порыв ветра подхватывает серое облачко перед тем, как оно оседает на камнях, и разносит его часть над озером Верхнее. Озеро танцует и сверкает тысячами лучей.