Квартира сценариста была четырехкомнатной, как я потом понял, на площадке соединили две квартиры, трехкомнатную и однокомнатную. Жена — рыхлая, пожилая еврейка — провела нас в кабинет. Проходя по комнатам, я отметил дорогую антикварную мебель — то, что она дорогая, я понял сразу. Альтерман в последние годы покупал только антикварную мебель, считая, что надежно в наше время деньги можно вкладывать только в антиквариат и картины известных художников.

В кабинете стоял персональный компьютер, в те времена еще очень большая редкость, и портативная пишущая машинка — писатель, вероятно, не очень доверял новой технике или еще не освоил ее так, чтобы не пользоваться машинкой.

На полках — энциклопедии и справочники, на стенах — афиши театров с благодарственными надписями актеров. И когда у меня появится свой кабинет, я тоже расставлю справочники, словари и энциклопедии, которые годами не буду открывать.

Жена сценариста вкатила столик на колесиках с кофе и чаем, печеньем, конфетами.

Сценарист — шести десятилетний, грузный — закурил трубку и сказал:

— Начнем.

Я рассказал, как бы я хотел перестроить сценарий, запомнив на лекциях по кинодраматургии, что сценарий не пишется, а строится. Еще я помнил один из заветов Афанасия: любые переговоры преследуют две основные цели — определение сроков исполнения и суммы вознаграждения. Учитывая, что сценарист получит за один раз выполненную работу дважды, я предложил ему половину суммы от нового договора, чтобы вторую половину разделить между доработчиками.

— Я могу все доработки выполнить сам, — сказал сценарист.

— Сколько вам на это потребуется времени?

— Месяца полтора-два.

— Мне готовый сценарий нужен через две недели, чтобы запуститься в конце лета и закончить съемочный период осенью.

— Ваши доработчики будут стоять в титрах?

— Это как вы решите.

— Вернемся к этому разговору через месяц.

— Очень сожалею, но не вернемся. Как бы мне ни хотелось снять ваш сценарий, я запущусь с другим.

Я блефовал. Никакого другого сценария у меня не было.

— Режиссер вы никому не известный, — начал сценарист. — Доработчиков я не знаю, может быть, они пошляки и бездари. Я никуда не тороплюсь. Сценарий пролежал четыре года, может и еще полежать. Ваши предложения по доработке сценария прямолинейны и стандартны. Вы высказали свои соображения, я — свои, теперь послушаем редактора.

Пока мы шли от метро к дому писателя, я сказал ей, что хочу взять у сценариста половину гонорара. Тысячу себе — все-таки я придумал новую конструкцию сценария, — тысячу молодым сценаристам, тысячу ей — она вычислила этот сценарий, и вообще, мне потребуется ее помощь, я не знаю модных музыкальных групп, а такая группа должна быть в фильме.

Она молчала. Сценарист курил. Я ему позавидовал. Он обладал авторским правом, мог дать свой сценарий, мог отказать. Меня всегда поражало, почему советская власть, все обобществив: и землю, и леса, и недра, даже найденный клад принадлежал государству — не приняла закон, что все написанное, слепленное, сконструированное принадлежит государству. И все смирились бы, как смирились со всем остальным.

— Я думаю, с режиссером следует согласиться, — наконец сказала Органайзер и мило улыбнулась.

— Мотивируй, — сказал сценарист.

Он знал ее девочкой по домам творчества, куда она с детства и по сей день ездила с отцом-режиссером, и мог рассчитывать на ее поддержку или просто не принимать всерьез. Но он ошибался.

— Сценарий пролежал на студии и устарел, он устарел, еще когда был пьесой, — насколько я знаю, пьеса уже не идет ни в одном театре.

Сценарист промолчал, раскуривая трубку.

— Сценарий отклонила главная редакция Кинокомитета, и после этого ни один режиссер не рискнул его ставить, хотя сценарий мы регулярно показывали многим. Следовательно, без переработки его снова не примут. Режиссер предлагает проходимую конструкцию, которую надо еще выстроить и записать. В объединении киноактеров идет ваш сценарий, который вы только вчера пролонгировали в третий раз. Яша, зачем вам головная боль из-за трех тысяч? Три тысячи вам и так сваливаются, как снег в июле.

В эти минуты в кабинет заглянула жена.

— Мира, — обратилась к жене органайзер, — Яша отказывается от трех тысяч.

— Он уже согласен, — ответила жена.

— Вот ты и будешь писать, — сказал сценарист.

— Писать будут доработчики, насколько к поняла.

— Вы правильно поняли, — подтвердил я.

— Сейчас мы уезжаем отдыхать в Пицунду. Вернемся через три недели. К этому времени деньги уже будут?

— Да, — подтвердил я.

— Решено, — сказала жена. — Подари ему свою книжку.

Я получил книгу сценариев с надписью, что в мой талант верят. Потом у меня будет много книг с дарственными надписями от писателей, сценаристов, политиков, актеров и генералов с их воспоминаниями. Они стоят у меня на отдельной полке. Ни одну из подаренных книг я не прочитал целиком, просматривал, конечно, через некоторое время отзванивал, хвалил, приводил какие-то выдержки, которые мне понравились. Я и сам дарил свои книги, я их не писал, конечно, надиктовывал на магнитофонную пленку и отдавал редактору и никогда не перечитывал изданное. После первой книги я убедился в необходимости редактирования. Половину гонорара я отдавал редактору.

Мы шли к метро, и Органайзер меня спросила:

— Что тебя беспокоит?

— Что надо начинать.

— Ты уже начал. У тебя есть сценарий.

— Его еще надо переписать.

— Не ты же будешь его переписывать.

— Поехали к тебе?

— Вернулись мои родители. Но здесь рядом живет моя подруга.

— Я хочу есть. Какая забегаловка рядом?

Я заметил, что после каждого испытанного мною напряжения у меня начинает сосать в желудке и мне нестерпимо хотелось есть. О том, что у меня гастрит и язвенная болезнь, я узнаю только во время съемок.

— Сейчас купим еды, — сказала она, — и поедим у нее.

Но в магазинах, кроме консервов, мы нашли немногое.

На рынке мы купили овощей, копченого мяса, сыра. Подруга оказалась рослой блондинкой, формой бедер и груди напоминающей пани Скуратовскую.

Я с нею пересплю, подумал я. Мне всегда будут нравиться женщины, похожие на пани Скуратовскую. Своим женам я буду изменять необязательно только с такими, но с такими — обязательно.

— Познакомьтесь. — Органайзер представила нас. — Между прочим, она актриса.

— Не между прочим, — заметила Подруга. — а по диплому.

Ей было не больше двадцати пяти, но по Киноинституту я ее не помнил.