Затем мы переходим к третьей книге, «Девушка, которая взрывала воздушные замки», и все становится на свои места. В романе выражена очень сильная, интересная идея о противостоянии человека и государства, что особенно привлечет британцев, считавших Швецию оплотом либерализма в лучшем смысле этого слова. Их наверняка поразит, что в Швеции возможен подобный заговор. В третьей книге, конечно, тоже есть не слишком достоверные элементы — например, Саландер, контролирующая события с больничной койки, — и хотя мы готовы согласиться со многими ее талантами, такое могущество вызывает недоверие.

Она превращается в эдакого Мориарти, хотя в процессе чтения вы об этом не думаете. Большая часть того, что она делает в техническом отношении, выходит за рамки возможного, но Ларссон и не старается убедить нас в реальности происходящего. Если читателям нравится автор, они охотно принимают множество невероятных условностей, хотя основа для доверия все-таки нужна. В романе Йена Рэнкина «Отдел жалоб» много говорится об аппаратуре для прослушивания и видеонаблюдения, однако Йен позволяет нам принять все, о чем идет речь в его книге. Он предоставляет достаточно информации и деталей, чтобы мы согласились с реалистичностью сюжета. Я не утверждаю, что Стиг Ларссон этого не делает, он тоже очень убедителен, но мы должны глубоко погрузиться в роман, чтобы принять то, что на нас выливается.

Уверена, если б он остался жив, то сам бы тщательно отредактировал свои книги — в конце концов, Ларссон был уважаемым журналистом и знал, как правильно донести свою мысль до читателя в небольших статьях».

Но всегда ли автор знает, что лучше для его произведений? Будь Ларссон жив, он мог бы, к примеру, настаивать на использовании в переводных изданиях оригинального шведского названия «Мужчины, которые ненавидят женщин» (останься за ним такая возможность). Три англоязычных заглавия, начинающихся со слова «Девушка…» — одна из деталей, захвативших внимание публики. Оригинальное название Ларссона напоминает о книгах Мэрилин Френч, издававшихся в семидесятые годы, когда феминизм переживал свою наиболее воинственную стадию.

«Да, об этом стоит подумать, — говорит Вэл Макдермид. — Конечно, переименование было ловким ходом, но в рецепте его успеха есть еще один довольно мрачный ход: Стиг Ларссон умер в пятьдесят лет, до выхода своей первой книги. Разумеется, эта трагическая кончина отпечаталась в сознании читателей. И именно об этом люди рассказывают друг другу, рекомендуя роман, иногда в процессе перечисления его достоинств. Это, вне всякого сомнения, способствует созданию легенды. Начиная с Моцарта и заканчивая Джеймсом Дином и Мэрилин Монро, те, кто умирает относительно рано, всегда побуждают нас размышлять о том, чего еще они могли бы добиться, оставшись в живых. По словам друзей, Ларссон планировал написать цикл из десяти книг, и мне очень интересно, как бы он развивал своих персонажей. Однако трилогия, на которой все остановилось, хороша сама по себе, и кто сказал, что Ларссон не растерял бы те качества, которые так великолепно сыграли в первых трех романах?

Мне повезло больше, чем Стигу; о своей смертности я задумалась в 38 лет, после диагноза остеоартрита колен. Я осознала собственную уязвимость и поняла, что если не изменю образ жизни, то попросту не доживу до старости. Судя по всему, Стиг об этом никогда не думал. Сама будучи журналистом, я знаю, что люди этой профессии вынуждены не обращать внимания на здоровье. Это не значит, что писатели не ведут себя аналогичным образом — Майкл Дибдин, автор замечательных детективов, не следил за собой и умер в относительно молодом возрасте. Трудно не злиться на талантливых людей, так растрачивающих свое здоровье, — Дибдин, как и Ларссон, мог задумать много хороших книг, но в итоге так и не сумел их написать.

В произведениях Ларссона есть еще один аспект, о котором следует помнить: политика. Здесь у нас тоже много общего, помимо жанра наших книг: я была и остаюсь политически неравнодушным человеком, хотя, возможно, более прагматичным, чем Стиг.

Подобно ему, я активно и достаточно долго занималась политической работой: в университете входила в студенческое движение, которое называли профсоюзным. Но я была скорее практиком, чем теоретиком. Мой основной вопрос всегда состоял в том, чего мы можем достичь в реальности? Что конкретно мы можем сделать, чтобы люди стали жить лучше? Не знаю, насколько это было характерно для кругов, в которых вращался Стиг, но в радикальных левых меня всегда смущала одна вещь: они ожидали, что чай им будут готовить женщины. Это не значит, что им не было дела до феминистских ценностей — просто эти ценности не являлись их основной задачей: «Мы будем защищать права женщин, когда закончим с более важными вещами…»

Но Стига беспокоило отношение к женщинам, и он выражал свое беспокойство в журнальных статьях; он писал о том, как ультраправые говорили: «Феминизм разрушает христианство», на что бы я ответила: «Ну и вперед! В чем проблема?» А если серьезно, улучшение положения женщин в обществе действительно являлось для него очень важной темой.

Можно сказать, что изменение его карьеры от журналиста до писателя — пусть он и не смог увидеть свой писательский успех — было удачным шагом. Литература меняет жизнь гораздо больше, чем журналистика, поскольку воздействует на вас эмоционально. В конце концов, люди, читающие в Великобритании правые газеты — «Дейли мейл», к примеру, — только уверяются в своих предубеждениях, поскольку в этом суть подобных газет (как, впрочем, и левых, вроде «Гардиан»). Мнение читателей, то, во что они уже верят, подтверждается и оправдывается ежедневно. Каково бы ни было наше мировоззрение, романы мы читаем с более открытым сознанием и на время забываем о своих политических взглядах. Если хороший писатель сможет представить провокационную идею в контексте захватывающего сюжета, вполне вероятно, взгляды читателя изменятся или он хотя бы усомнится. Взгляните, как много поклонников детективной прозы, включая меня саму, жадно читают романы П. Д. Джеймс или Рут Ренделл, чьи политические взгляды совершенно различны (в парламенте они сидят друг против друга).

Если Стиг и я — политические писатели, это не значит, что мы отворачиваемся от читателей с иными политическими убеждениями, как это бывает при чтении газетных статей. Если вы хотите увлечь читателя и рассказываете нечто хорошее о том, чего он не одобряет, это не значит, что он бросит вас читать. Когда я написала роман о серьезном расколе и забастовке шахтеров в Британии семидесятых годов, некоторые люди, приходившие на встречу со мной на юге Англии, говорили: «Мы и понятия не имели, что у шахтеров было все так плохо». И я не создавала о них сентиментального представления — наоборот, я описывала их без прикрас. Например, я очень критически отнеслась к шахтерским лидерам: здесь вспоминается знаменитая фраза о «львах, ведомых ослами».

Поскольку в контексте романа обсуждаются важные темы, писатель имеет возможность представить вам все стороны спора вместе с ключевым для него мнением. Именно это Стиг Ларссон и делает: он позволяет увидеть общество, которое, как нам кажется, мы знаем, однако наша картина неполна.

Вот что мне интересно: откуда он такой взялся? Мне бы хотелось о многом с ним поговорить, но сделать этого я не могу. Когда вы видите писателей, помешанных на определенных темах, можно догадаться, что в их детстве наверняка было что-то, спровоцировавшее или сформировавшее такое отношение. До девяти лет Стиг жил с бабушкой и дедушкой; это бы наверняка на меня повлияло, и я бы хотела знать, что он от них взял, каким было его отношение к ним в детстве и потом, когда он вырос? А еще, разумеется, феминизм: ведь женское движение с подозрением относилось к сочувствующим мужчинам, которые общались с феминистками. Вместо того чтобы их приветствовать, реакция нередко была такой: «Это что, единственный способ, каким ты можешь найти себе подружку?»