Джин замолчала, крутя в пальцах использованную ампулу. Она действительно думала так, как сказала, говоря искренне, хотя сама родилась в Америке и никогда не жила в России. Джин только несколько раз ездила вместе с матерью в гости к тете Лизе, маминой сестре. Молодая женщина озвучила мысли своей матери, но она верила в них. Не одну бессонную ночь провела мать Джин на вилле, на берегу безбрежного океана во Флориде, находясь очень далеко от родной земли. Женщина мучила себя вопросом, правильно ли она сделала, покинув Россию. Может, права ее старшая сестра, вернувшаяся после смерти Сталина? Бывшая княгиня Натали Голицына лучше многих знала о прошлом своей Родины. Дед и прадед не смогли защитить Родину от «пришельцев». Они им поверили, но приняли смерть. Зло, даже в одеждах добра и справедливости, никогда не перестанет быть злом, и никакому добру никогда не удастся так завернуться в обертки невинности, как получается у зла, лжи, по своей сути греховного явления. Самая грязная кривда притворяется прекраснодушной правдой и сейчас господствует в России.

— Вы из образованной семьи? — спросил Шаукат, помедлив. На него монолог Джин явно произвел сильное впечатление.

— Я родилась в Москве, как уже говорила. Мои предки жили там еще до революции, — ответила она.

— Заметно. Вы совсем не похожи на ныне приезжающих оттуда женщин, — кивнул он.

— Верно, — согласилась Бушра. — Я рада помочь этой женщине, Милисе, но Логинов и Махер солгали тебе не один раз, — добавила она, сделав паузу.

— В чем еще? — Шаукат повернулся к жене.

— Оказывается, многих демонстрантов ранило. Здесь, в Даре, — ответила Бушра, внимательно глядя на мужчину. — Они расстреляли большинство из оппозиции, но кое-кого спасли родственники, и им тоже требуется помощь. Зое рассказал водитель такси, который вез ее сегодня утром, и это похоже на правду. Мы должны помочь им. Кроме простого спасения человеческих жизней мы сможем сыграть на нашем милосердии, таким образом вернув расположение Башара, а значит, помочь и ему самому, улучшить имидж президента. Подобные шаги крайне важны. Махер не говорил тебе о раненых? Это его солдаты расстреливали их.

— Нет, — удивленно сказал Шаукат. — Он только сообщил о подавлении мятежа. Демонстрантов разогнали по домам, и никто не пострадал. Такую же информацию Махер сообщил президенту. Откуда известно о раненых? Только со слов водителя? Сколько их? — пробормотал Шаукат, в упор посмотрев на Джин.

— Я пока точно не знаю, но могу узнать, если им гарантируют безопасность, — спокойно ответила молодая женщина.

— Прошу прощения. Там приехал русский полковник Логинов. Он интересуется состоянием вашего здоровья и просит разрешения войти, — сказал заглянувший в палату начальник госпиталя.

— Он уже здесь! Мы правильно поступили, отвезя Милису в резиденцию, — процедила Бушра, сжимая кулаки.

— Узнайте об этих людях, о раненых. Я постараюсь им помочь, но больше никому ни слова. Вам ясно? — строго сказал Шаукат Джин.

— Хорошо, мой генерал, — склонила голову молодая женщина.

— Вы можете пригласить полковника. Скажите, я буду рад его видеть, — сообщил сириец начальнику госпиталя.

— Одну минуту, мой генерал, — подобострастно ответил тот, и дверь закрылась.

Через мгновение в коридоре послышались шаги. Зычный голос спросил по-арабски, но с явными русскими интонациями:

— Куда идти-то? Ты чего тормозишь? Шевелись, браток, показывай.

— Я не останусь. Я не хочу его видеть, — категорично сказала Бушра и решительно направилась к двери.

— Слишком демонстративно. Тебе надо остаться и даже постараться быть с ним любезной, — возразил Шаукат.

— Меня выводит из себя один его наглый вид. Я устала от них зависеть и вести себя так, словно они хозяева в нашей стране, а не мы сами, — резко заявила Бушра. Она вернулась назад, явно огорченная предстоящей встречей с Борисом Логиновым.

— Я же сказал, надо потерпеть, — сказал Шаукат и решительно взял жену за запястье. — Требуется держать себя в руках. Сейчас их поддержка нужна нам, как никогда. Ты постараешься? — спросил генерал, приподнимаясь на локте и заглядывая жене в лицо. — Я прошу. Наверняка долго он здесь не пробудет.

— Я постараюсь. Ради тебя, ради брата, — медленно произнесла Бушра, тяжело вздохнув.

— Мне, я полагаю, стараться не надо, я лучше удалюсь, — сказала Джин, собирая остатки лекарств и идя в соседнюю комнату. — Если позволите, господин генерал…

— Да, подождите там, — согласилась Бушра. — Как только мне доложат о приезде Милисы в резиденцию, я отправлю шофера, и он отвезет вас к ней. Я вам завидую, ведь вы можете вести себя так свободно. В отличие от меня, — закончила женщина, слабо улыбаясь.

— Не переживай, — сказал Шаукат. Он взял руку жены в свою и ободряюще ее пожал.

— Ладно, — ответила та.

— Где тут мой дружище Асеф, что же с ним стряслось?

Дверь из коридора распахнулась, и начальник госпиталя просеменил на цыпочках в палату, широким жестом приглашая гостя войти:

— Сюда, сюда, прошу.

Джин немедленно скрылась в соседнем помещении.

— Мое почтение, госпожа аль-Асад. Асеф, очень рад тебя видеть. Ты здесь больше не нужен. Давай, иди-ка с глаз долой.

Последнее замечание гостя явно относилось к сирийскому полковнику.

— Благодарю, благодарю, — закивал тот и пулей вылетел из палаты.

— Асеф, мне сказали, поганцы, которые все время митингуют на улицах, стреляли в тебя. Как ты себя чувствуешь? — спросил Борис Логинов, подходя к постели Шауката.

Теперь в приоткрытую дверь Джин могла видеть его. Высокий, не меньше ста восьмидесяти сантиметров ростом, широкоплечий. Для Логинова особенно подходило русское слово «шкаф». Оно частенько употребляется, как знала Джин, не только по отношению к предмету мебели, но и к людям такого телосложения, как у Бориса. Самый натуральный шкаф, особенно со спины. Облегающий светлый пиджак того гляди лопнет на могучих плечах. Огромные ручищи, толстая бычья шея, переходящая в покрытый розоватыми складками затылок, гладко выбритый, даже блестевший, словно отполированный. «Про таких на Руси, наверное, в былые времена говорили „богатырь“», — подумала Джин. При таком огромном, мощном телосложении иметь мелкую, злобную, пакостную душонку. Джин на какое-то мгновение представила этого великана рядом с Милисой. Маленькая, худенькая женщина, измученная жизнью, униженная нищетой, из последних душевных сил старающаяся хоть как-то сохранить человеческое достоинство. Страшно даже вообразить, как своими ручищами великана он хватал ее за плечи, срывал одежду, связывал несчастную и заклеивал ей рот, потом заталкивал в ванну и адским голосом хохотал, поливая кипятком и заглушая ее стоны. Здоровый, молодой, сытый, всю жизнь проживший за государственный счет, нажравший на российских харчах свой львиный затылок и круглый могучий зад… Логинов явно никогда не прикладывал труда ни к чему творческому, созидательному, полезному, а как паразит высасывал силы из собственного народа. Генеральский сынок, не знающий слова «нет». Одетый во все лучшее и самое дорогое, причем не на свои, заработанные, а на кровные государственные или просто на сворованные из бюджета денежки. Борис Логинов привык считать слабость достойной презрения. По его мнению, ее надо давить, и всех, кто думает иначе, чем-то отличается и имеет смелость сказать против — тоже нещадно давить. Этакий альфа-самец бешеного чекистского стада. Именно их всем сердцем ненавидела ее мать. Власть сменила синие фуражки на модные итальянские костюмы, а палачей-насильников превратила в преуспевающих бизнесменов и политиков. Да, такому не понять людские чувства. Злодею в голову не придет наличие у хрупкой маленькой женщины, беженки из Румынии, права на человеческое достоинство, от которого она не отступится даже под страхом смерти. Для них женщины — такой же товар, как и все прочее. Вещью попользовался и выбросил вон.