чего я ждал? На что рассчитывал? Не думал же я стоять в этой проклятой кладовке целый день, до следующей ночи? Он мог уйти, мог привести другую бабу – да мало ли что! Да я бы и не выдержал... Ничего я не думал. Я после этой ночи был совсем не в себе... Знаешь, в замкнутом пространстве, говорят, с ума сходят... Я почти забыл, зачем я там стою. Потом он ее выгнал и тут же пошел в ванную. Ну, про это ты, кажется, знаешь лучше меня...

«Знаю! – хотелось мне заорать. – Знаю! И дальше все знаю! Не хочу слушать!» Но ведь тогда он замолчит...

– Он вышел из ванной, включил музыку и сел к большому компьютеру. Спиной ко мне. Спиной. И тогда я вспомнил, зачем там стою. И... И все. Вот и все, собственно. Листовку я принес с собой. Странно, кстати... Вроде я был какой-то заторможенный, как будто сонный, – а делал все быстро. Листовку прикрепил, напечатал письмо... Ах да, про письмо ты не знаешь...

«Знаю! – снова крикнула я мысленно. – И про это знаю! И все-таки говори, черт бы тебя побрал!»

– Он писал письмо сестре, в Париж. В тот самый момент... дошел, наверно, до середины. Я понял: тут уникальный шанс выступить от его имени. Чтобы он сам подтвердил, что его кто-то преследовал. Я написал про масонов, про письма с угрозами и всякое такое... Я был уверен, что сестра сообщит следствию. Но тут что-то не сработало. Адрес был открыт... но, может, я что-нибудь перепутал, не знаю...

«Ничего ты не перепутал, – сказала я про себя. – Ты недооценил Люську...»

– Вот и все, собственно... – повторил он. – Входная дверь у него не захлопывалась... А рассчитал я правильно. Шум-то какой вокруг этого дела! Книжечка обещает быть настоящим кладом. Смогли бы издавать все, что хочется...

Ей-богу, он пытался меня умаслить! И тут я не выдержала.

– Вы что... – проговорила я, чувствуя, что голос противно дрожит. – Вы что, надеетесь... вы рассчитываете, что я вас пойму?..

В эту минуту за моей спиной послышался шум. Я машинально обернулась. В дверях стоял Соболевский, а рядом с ним еще какие-то, незнакомые...

Но с меня уже хватило. Я резко встала со стула, повернулась на 180 градусов и стремительно двинулась вперед. Вперед и мимо – мимо Соболевского и тех, кто пришел с ним, мимо обалдевших сотрудников, мимо нашей комнаты и подруги Анечки, на лестницу, из нашего двора – в соседний, а потом из него – еще в какой-то, а там – до ближайшей лавочки, и вот на этой лавочке я и разревелась, как маленькая...

– Вот теперь понимаю, – сказала Маринка, уютно устраиваясь в моем любимом кресле и глядя, как я укладываю вещи в чемодан, – почему этот несчастный Кузнецов не шел у меня из головы. Это было прозрение. Механизм-то один и тот же! Сдвиг на почве рекламы. Слабые головки не выдерживают соблазнов новой эпохи. Один – авантюрист, другой – тоже авантюрист, но к тому же, видимо, еще и маньяк. Вообще – кошмар! Из человека сделали идею, а реклама использовала ее в своих целях – и уничтожила. Типичный пример отчуждения в капиталистическом обществе. Кто про это писал – Маркс, что ли?

– Да ну тебя! – отмахнулась я. –- Почем я знаю! Ты что, Маркса читала?

– Нет, не читала... – со вздохом призналась сестра. – Слышала где-то...

– Ты мне лучше вот что скажи... – попросила я, вытаскивая из шкафа очередную порцию тряпок. – Почему он так за меня заступался? Разве плохо, чтобы заподозрили кого-нибудь другого?

– Ты что, не понимаешь? – удивилась сестра. – Конечно, плохо! Одно дело – личная безопасность, другое – успех всего мероприятия. А мероприятие потеряло бы всякий смысл, если бы в убийстве заподозрили частное лицо... Еще вопросы есть? Если есть – задавай, а то теперь две недели не увидимся, изведешься!

– Вот еще такой вопрос... Почему он с ходу стал исповедоваться? Я тебе говорю, что-то во мне есть такое, что провоцирует... Хотя нет, пожалуй, не во мне дело. Что ему, если вдуматься, еще оставалось? Прихлопнуть меня там же, на месте? Глупо! Его бы тут же и повязали. Отпираться – тоже глупо: этот акростих с Зевесом никак иначе не объяснишь... Это он сразу понял, он сообразительный. Значит, у него оставался один шанс – перетянуть меня на свою сторону. Гёте, мол, будем издавать и Шекспира – мы же с вами интеллигентные люди. Но, Мариша, неужели он мог всерьез на это рассчитывать?!

– Кто его знает! – пожала плечами сестра. – Утопающий хватается за соломинку... Да и высказаться хотелось, должно быть... Сам, надо полагать, был под сильным впечатлением от содеянного – непрофессионал все-таки...

– И вот еще чего я не понимаю, – завела я свою шарманку, – как это может быть... Жил человек жил, и вдруг выяснилось, что все не прочь его укокошить. Неладно что-то в Датском королевстве, если убийство выглядит, как самая что ни на есть логичная и всем удобная штука... Неладно что-то, ой неладно...

– Да хватит тебе, Ирка! – сердито сказала сестра. – А так ты думала, что в Датском королевстве все о’кей! Меня, например, другое интересует... Не такое возвышенное. Даже совсем не возвышенное... Даже, прямо скажем, низменное...

Почему-то я сразу поняла, что она имеет в виду.

– Насчет сортира? Ты хочешь знать, как он столько времени терпел?

– Как ты догадалась? – в Маринкином голосе прозвучало явное восхищение.

– Сама не знаю... А он не терпел.

– То есть как – не терпел?

– Он мне сам сказал, что ночью порывался уйти и один раз даже вылез из укрытия, но потом вернулся. Думаю, что заодно и пописал... Сортир-то совсем далеко от спальни.

– Вот оно что... – протянула сестра.

В это время зазвонил телефон.

– Подойди, Мариша, – попросила я. – Если меня – скажи, что меня нет, а то дело кончится тем, что я опоздаю. Костя вот-вот приедет...

– Звонил Саша, – сообщила сестра, вернувшись. – Давай помогу застегнуть.

Она надавила на чемодан коленкой, и замок защелкнулся.

– Какой Саша? – не поняла я.

– Соболевский, – невозмутимо заявила сестра.

– То есть как – Соболевский?! – оторопела я. – Зачем? И какой он тебе