Все, что было сказано о веротерпимости, которой пользовались немусульмане, не исключает определенного количества обращений в мусульманскую веру, безусловно имевших место среди них. Помимо случаев с рабами и икдишами, имеются записи об обычных обращениях, происходивших время от времени. Такое случалось среди аристократов – очевидно, с целью получения преимуществ. Мы уже говорили о Гаврасах, Комнинах и женах султанов, среди которых были как обращенные, так и необращенные. Были и другие. Несмотря на очевидные преувеличения биографа мевлеви Афлаки, рассказывавшего об отдельных или массовых обращениях, происходивших исключительно в результате морального влияния Джелал ад-Дина Руми, это не было чистым вымыслом. Более того, на мистическом уровне, на котором вещи существовали для Джелал ад-Дина, легко было стать его приверженцем. Тем не менее это предполагало обращение в «официальный» ислам. Известны некоторые другие случаи, и, возможно, среди них фигурируют даже священники или монахи. Определенно известно, что, когда прибыли турки, в некоторых кругах местных жителей христианство имело недостаточное влияние, и их изоляция, усилившаяся в процессе завоевания, еще больше ослабила это влияние, что способствовало обращению в ислам. Исследования некоторых жилищ, проведенные в наши дни, наводят на мысль, что примеры синкретизма восходят к Средним векам.

Хорошо известно, что ученые разделились на две группы, одна из которых придерживается мнения, что большинство институтов Османской империи имеют византийское происхождение, другая считает, что их происхождение исламское, или турецкое. Аргументация по большей части оставляет желать лучшего, поскольку, перечисляя определенное количество случаев, участники не делают четкого разделения между различными сферами и поскольку a priori возможно, что ответ на вопрос может быть разным в зависимости от того, как на него смотреть: с точки зрения центральных органов или с точки зрения основ организации общества. Что касается Сельджукидов Малой Азии, проблема стоит не совсем так, как для Османской империи, во-первых, потому, что время было другое, во-вторых (и это самое важное), потому, что условия становления и развития государства были другими. Османская империя возникла как квазисимбиоз с Византийской империей (или того, что от нее осталось) и была европейской державой, прежде чем стать азиатской. Институционально полная унификация так никогда и не была достигнута, и система управления в Малой Азии отличалась и от той, что существовала на Балканском полуострове, и от той, что господствовала в арабском мире. Мусульманские модели, пока они существовали, были заимствованы только через посредничество сельджукско-монгольского режима. Государство сельджуков имело гораздо меньшие размеры и испытывало влияние местных традиций и соседней Византии, а также влияние ирано-исламского мира, через который прошли турки, который продолжал присылать к ним своих мудрецов и где завоевала славу ставшая образцом для подражания империя Великих Сельджуков. Кроме того, государство сельджуков, безусловно, имело свои собственные потребности и прошло свой особый эволюционный путь. Поэтому, занимаясь исследованием его институтов, нужно пытаться раскрыть именно эти три элемента и не пытаться подогнать результат под выводы, сделанные a priori.

В этом отношении требуется соблюдать осторожность. Из того факта, что в некоторых институтах персонал составляли коренные жители, нельзя автоматически делать вывод о непрерывном существовании местной традиции. Кроме того, нужно быть внимательным в определении самой природы вещей и не позволять внешнему сходству терминологии увести себя в сторону и заставить поверить в сходство самих институтов. Одни и те же слова не всегда и не везде указывают на одно и то же содержание.

Не менее важно не торопиться выдвигать гипотезу об идентичности всех «сельджукских» режимов. Действительно, турки, заселившие Малую Азию, были соплеменниками тех, кто основал государство Великих Сельджуков, и они тоже прошли через Иран. Действительно, в Малой Азии должности во многих сферах тоже занимали иранцы, а империя Великих Сельджуков и модели государства, предложенные Низам аль-Мульком в его «Книге об управлении», тщательно изучались. Но очевидно, что все это имело влияние только в XIII веке, когда многие черты государства сельджуков «Рума» (Конийский или Румский султанат) уже определились, и в этом определении местные условия и последствия самого факта завоевания играли такую же, если не большую, роль, чем внешние заимствования. Таким образом, необходимо изучать режим, существовавший в Анатолии, сам по себе и избегать любых, сделанных a priori уподоблений.

Наконец, совершенно необходимо тщательным образом различать периоды – пункт, на котором я вынужден настаивать, – поскольку, по моему мнению, самые фундаментальные ошибки совершались именно благодаря пренебрежению этой предосторожностью. Случилось так, что авторы, которые больше всего проливают свет на сельджукские институты, относятся к монгольскому периоду, а поскольку династия продолжала существовать и под властью монголов, и новые хозяева не хотели сбрасывать прежний режим, сельджукские и монголо-сельджукские институты, как правило, рассматриваются вместе, как будто они были заведомо неразличимы. Тщательно проведенное исследование их различий ясно покажет, что по меньшей мере в некоторых вопросах верно обратное и, следовательно, интерпретация установленных фактов должна быть совершенно иной, чем принято считать.

Вероятно, что различия такого же рода могут быть обнаружены между государством сельджуков в самом начале (и его ответвлениями) и его более поздним состоянием. Важным шагом было бы определение происхождения этих институтов, исходя из того, как они выглядят при ближайшем рассмотрении. На данном этапе такая задача неразрешима вследствие нехватки документов, но работа может быть с большой осторожностью проделана в каждом конкретном случае, где информация доступна.

Во главе государства сельджуков стоял, безусловно, султан. Как было сказано, этот термин, долгое время бывший просто словом, которое часто использовали, теперь стал официальным и, поскольку халифат утратил реальную власть, применялся к тому, кто, в отличие от халифа, эту власть имел. Это отличие совсем не похоже на отличие папы от императора, о чем говорили средневековые и иногда говорят современные авторы, поскольку халиф не похож на римского папу и поскольку речь не идет о разделении «преходящей» и «духовной» власти. Султан, в особенности если в его владение не входил Багдад, имел неограниченные полномочия – по крайней мере, в принципе – в делах религии, так же как в делах политики (с общей для ислама оговоркой, что Закон, даруемый Богом, не может быть создан или изменен человеком, даже в применении к социальным вопросам). В целом султан уважал халифа и иногда считал для себя выгодным подчеркнуть это уважение, но это все. Прерогативой халифа было право, которое не могло быть заменено ничем другим, – право легитимировать власть султана. Мы указывали, что некоторые считали, будто власть султана законна сама по себе, и, когда тем, кто держал власть de facto, по каким-то причинам препятствовали в легитимации, этот факт их особенно не беспокоил. Как правило, халиф предоставлял эту легитимацию, что поддерживало видимость его собственной автономии. Деятельный халиф также следил за порядком в религиозных институциях, моральные границы которых он мог расширять за пределы своего государства, если оно у него было, но у него не было власти воздействовать на них силой.