сдачей Кёнигсберга начавшееся 13 апреля новое советское наступление привело к окончательному падению фронта в Земланде. Все немецкие части начали отступать в западном направлении к косе Фрише-Нерунг. Эта узкая песчаная полоса земли давала единственную возможность уйти по ней на запад. Она играла такую же роль, как коса Курише-Нерунг при эвакуации немецких подразделений из Мемеля тремя месяцами ранее.

Советская артиллерия и авиация безжалостно обстреливали и наносили удары с воздуха по нашим отступавшим войскам, которые теперь были призрачными тенями тех соединений, что начинали войну в 1941 г. Наличный состав нашей потрепанной дивизии сократился до нескольких тысяч, в то время как в 13-й роте оставалось около ста солдат, десятка два лошадей, одно 150-миллиметровое орудие, четыре 75-миллиметровые гаубицы, четыре 105-миллиметровых миномета и несколько повозок для матчасти. С тех пор, как мы отошли к Мемелю, у меня уже больше не было времени для поездок на Теа из-за интенсивных боев, и я передвигался пешком.

Как только начинался обстрел или появлялась авиация, мы сразу же разбегались, ища укрытия. Когда угроза со стороны противника исчезала, мы возобновляли марш. Наш слух обострился, мы прислушивались к каждому звуку, стараясь определить траекторию летящего снаряда и представляемую им опасность. Даже если нам удавалось предугадать, куда и когда ударит снаряд, мы не могли избавиться от постоянного нервного напряжения. Мы были измотаны до предела.

Кроме артиллерийских обстрелов и авианалетов, нас все время преследовал огонь русского оружия, которое немецкие солдаты называли «Сталинский орган», а русские – «Катюша». Выполняя в бою ту же роль, что и артиллерия, эта установка, которая вела огонь реактивными снарядами, начала все чаще использоваться во второй половине войны. Услышав в отдалении высокий, пронзительный звук быстро выстреливаемых одна за другой ракет, мы сразу же замечали от них в небе след инверсии, шедший в нашем направлении. «Сталинские органы» оказались наиболее опасным оружием, потому что оно могло уничтожить все живое на большой по площади территории за короткий период времени, подобно нашим новым 210-миллиметровым реактивным минометам.

Когда в полдень второго дня отступления наша колонна шла по дороге, зазвучал «Сталинский орган», и, спасаясь от залпа реактивных снарядов, все попрятались где только было можно. В поле моего зрения попал один из оставленных бункеров для боеприпасов, расположенных рядом с дорогой и замаскированных под цвет местности; до входа оставалось всего каких-то 6 метров. Прежде чем я ввалился внутрь, осколок снаряда ударил в висок, не защищенный шлемом.

Хлынула кровь, но рана оказалась небольшой, и наш санитар забинтовал мне голову за пару минут. Когда я вернулся на дорогу, рядовой моей роты, спотыкаясь, подошел ко мне. Он обратился ко мне, его голос был спокоен: «Господин капитан, передайте моей жене – я умираю». Мне показалось, что солдат не был ранен, я не принял во внимание его просьбу и ответил ему: «Вы не умрете».

Впоследствии я стал укорять себя, что мой ответ был поспешным. Я мог хотя бы поинтересоваться его состоянием. Может быть, его действительно поразил осколок, а внешне это было совсем не заметно. Если я не позвал санитара оказать ему медицинскую помощь, то мог хотя бы поддержать его словесно. Я так никогда и не узнал о его последующей судьбе в наступившем хаосе. Мысль о том, что я не поддержал, может быть, умиравшего человека, не дает мне покоя и сегодня.

Все, что нам пришлось перенести за предыдущие две недели, было только прологом событий, произошедших два дня спустя, в полутора десятках километров к западу. 16 апреля четыре советские армии при поддержке нескольких сотен самолетов и артиллерии перешли в последнее наступление против еще оборонявшихся в Земланде немецких частей с целью их окончательного уничтожения. Вслед за этим разразилась самая большая катастрофа, которую лично мне довелось пережить в этой войне.

Наша рота вышла к небольшому городку Фишхаузен тем утром. Здесь сходились дороги с севера и востока, а сам город располагался у начала узкого полуострова, на котором дальше к юго-западу располагался Пиллау, а еще дальше, за узким проливом, начиналась коса Фрише-Нерунг. Артиллерия противника, расположенная километрах в трех к востоку, продолжала вести убийственный обстрел наших войск. Небо было заполнено вражескими самолетами, снижавшимися до 150–300 метров, которые вели огонь с воздуха.

Присматриваясь к дороге, я шел впереди в 20 метрах от солдат моей роты и орудий. Узкая основная дорога вела в город. Артиллерийский обстрел и бомбардировки усиливались, их интенсивность возросла вдвое с тех пор, как мы вошли в город. Скопление войск и техники и непрерывный огонь противника привели к заторам. Беспорядок усиливался, и справляться с лошадьми становилось все трудней.

Держась ближе к одной стороне улицы, к тому, что осталось от покинутых домов в один-два этажа, я не пытался зайти внутрь уцелевших зданий, опасаясь прямого попадания в дом снаряда. Когда слышался свист подлетавшего снаряда, я тут же прижимался к стене или вставал в дверном проеме. Грохот разрывавшихся снарядов и бомб оглушал; каждый раз после очередного разрыва, подчиняясь инстинкту, я менял укрытие, продвигаясь понемногу вперед.

Когда я уже углубился метров на восемьсот в улочки Фишхаузена, ураганный артиллерийский огонь и непрерывные бомбовые удары превратили их в сущий ад, в кровавую баню и царство хаоса. Подобной картины бедствия мне не довелось видеть прежде на протяжении всех долгих лет войны.

Груды искореженной техники, оставшейся от всего вооружения четырех или пяти немецких дивизий, виднелись повсюду. Обезображенные, почерневшие тела людей и трупы лошадей усеивали улицы. Только громовые раскаты вражеского огня не давали мне услышать стоны раненых и предсмертное ржание лошадей.

Я стал свидетелем столь ужасающих сцен, что мои чувства притупились; я просто онемел и впал в крайне подавленное состояние. В этот момент я уже был готов распроститься с жизнью.

Но все же я не был готов к смерти. Моей единственной целью стало убежать от этого кошмара и собрать всех оставшихся в живых солдат роты.

К этому времени бомбардировки настолько усилились, что стало ясно: мне надо сойти с основной дороги или я буду убит. Будучи не в состоянии установить связь в этом хаосе с оставшимися позади бойцами моей роты, я мог только надеяться, что они каким-то образом поймут, что их единственный шанс выжить – бросить все и попытаться выбраться из Фишхаузена.

Свернув в переулок слева от меня, я быстро прошел два небольших квартала и оказался на южной окраине города. Затем я повернул на запад и вышел на тропу, параллельную основной дороге на расстоянии около 30 метров справа. Держась ближе к домам, я