ощущения было необходимо понять, они должны были обрести смысл и значение: только тогда Лиам и Зохра могли встроить их в свои общие представления о мире.

Научные эксперименты показывают, что пассивное восприятие новых стимулов редко когда позволяет успешно учиться: для обучения необходимы избирательное внимание к этим стимулам и выброс нейромедиаторов в мозге. Эти нейромедиаторы, в число которых входят дофамин и ацетилхолин, высвобождаются тогда, когда мы активны, когда мы исследуем окружающую среду, когда мы узнаем что-то о новых стимулах и когда мы ожидаем вознаграждение за наши действия. Избирательное внимание и выброс нейромедиаторов обеспечивают пластичность мозга и фиксацию новых воспоминаний, связанных с данными стимулами[273]. Таково научное объяснение феномена, с которым все мы сталкивались: мы учимся лучше всего тогда, когда мы хотим учиться. Даже в детстве, будучи глухой, Зохра обожала читать слова в книгах. Ее восторг, когда она впервые услышала звучание слов, закрепил эти звуки в ее памяти и облегчил ей задачу узнавать эти слова, когда она в следующий раз их услышит.

С самого младенчества слух Зохры тренировала ее любимая тетя Нажма. Когда Зохре было три года, Нажма писала в дневнике: «[В Зохре] столько любви. Мы работаем вместе и наслаждаемся каждой минутой». Как и в случае Энн Салливан и Хелен Келлер, уроки стали формой игры. Для Зохры обучение и логопедия ассоциировались с общением с Нажмой и с тем, чтобы показать ей, как много она умеет. Эти чувства сохранились и во взрослом возрасте и придали Зохре уверенности в себе, необходимой для того, чтобы жить в этом мире со своим уникальным сенсорным восприятием.

Поскольку Лиам по получении интраокулярных линз не прошел никакой формальной зрительной терапии, он при неустанной поддержке и помощи Синди стал своим собственным учителем и наставником. Однажды в 2011 году мы с Лиамом обсуждали его мысли насчет «формы зрения», переписываясь по электронной почте с адреса его матери. Даже получив интраокулярные линзы, Лиам пытался понять, есть ли границы периферического зрения человека. Мир что, выглядит так, как будто он заключен в квадратную или овальную рамку, как на экране телевизора? В этот момент в наше обсуждение вмешалась Синди: «Простите, пожалуйста, что влезаю в ваш разговор… и простите, что я так эмоционально прерываю ваш размеренный, аналитический ход мысли… Но, ребят, вы меня с ума сведете! Это же ужас какой-то! Знали бы вы, какой дикий взрыв чувств вы во мне вызываете, когда я читаю ваши вопросы, наблюдения и мысли!.. И теперь, ТЕПЕРЬ вы раз за разом задаетесь вопросом насчет формы зрения! Я лихорадочно осматриваюсь, пытаясь найти форму своего зрения. Я таковой не наблюдаю. Границ нет». Потом Синди добавила, что знает не только о тех предметах, которые видит, но и о тех, что скрыты из вида, но должны быть на месте. «Мне не нужно анализировать перспективу или сознательно обдумывать, чего я не вижу, – заключила Синди. – У меня все это происходит автоматически. Неудивительно, что зрячие люди такие несобранные и размазанные: им же не хватает той аналитичности, которая вам так легко дается».

Эта «аналитичность», присущая и Лиаму, и Зохре, возможно, сформировалась благодаря тому, как они росли и насколько их восприятие мира отличается от обычного. Они оба жили и учились с людьми, которые могли видеть и слышать, так что им приходилось постоянно угадывать, что ощущали другие люди. Лучше всего это сформулировал философ Р. Латта в своем эссе о Джоне Карруте, слепом человеке, который обрел зрение в тридцать лет. Он писал, что Карруту приходилось жить в двух мирах – в том мире, который он ощущал, и том мире, который видели люди вокруг него[274]. Каррут активно жил в этом втором мире. Он с уверенностью ходил по своему родному городу; в детстве он был капитаном во многих играх и бесстрашно лазил по деревьям; он собирал кукурузу в полях и доставлял товары для местного магазина. Он постоянно должен был догадываться, что видели другие люди. Латта предполагает, что, не будь Каррут слепым, его воображение и умение достраивать общую картину по доступной ему информации были бы слабее. Те же самые навыки позволили ему после операции приспособиться к своему зрению и научиться активно им пользоваться. Латта подчеркивает разницу между историей Каррута и историей его сестры, которая была слепа с рождения. Ее учили в школе для слепых, и ее работа не требовала использовать зрение, и в итоге, когда она обрела зрение, она почти им не пользовалась. Роберт Хайн, который был слеп в течение пятнадцати лет, выражал те же чувства, что и Латта, когда писал о том, как слепой живет в мире зрячих: «Независимо от того, обостряются ли у человека другие чувства вроде слуха или осязания, у него с совершенной необходимостью развивается и воображение, и именно здесь слепой человек может затмить зрячего»[275]. То же было верно и для Лиама с Зохрой.

Есть ли пределы нейропластичности и, как следствие, возможностей к обучению? Безусловно. На клеточном уровне пластичность и обучение требуют формирования новых синапсов и устранения старых, подстройки силы уже существующих нейронных связей и изменений во внеклеточном матриксе, окружающем эти синапсы[276]. Все это требует времени, новых клеточных структур и энергии. Однако здесь важны и другие факторы. Каждый раз, когда мы смотрим на выступление цирковых артистов, музыкантов, танцоров или профессиональных спортсменов, мы видим проявления их нейропластичности. Безусловно, все они обладают природным талантом, но они не достигли бы такого уровня исполнения, не сосредоточившись на своей цели и не потратив на ее достижение долгих лет упорных тренировок. Нейропластичность и обучение требуют активных тренировок, а значит, они ограничены тем, сколько у нас есть времени, денег, мотивации и сил к таким тренировкам.

Насколько Лиам и Зохра могут улучшить свои показатели? Оба они столкнулись со значительными препятствиями. Из-за альбинизма сетчатка Лиама и нейронные пути, ведущие от его глаз к мозгу, не развились должным образом, а серьезнейшая миопия (близорукость) лишила его хорошей остроты зрения на первые пятнадцать лет его жизни. У Зохры было очень мало слухового опыта в детстве; кохлеарный имплантат не предоставляет ей то богатство звука, которым наслаждаются люди с обычным слухом, и она носит имплантат только на одном ухе, что серьезно подрывает ее возможности к локализации звуков. Но эти ограничения не препятствуют их будущему росту и улучшению навыков, если только у Лиама сохранится здоровье глаз, а у Зохры продолжит исправно работать имплантат.

Лиама очень заинтересовал случай Майкла Мэя, который так же,