– Это торпедо, – сказал мажордом.

– What? – сказал Черчилль.

– Торпедо, – сказал генерал Корк.

– Торпедо? – спросил Черчилль.

– Yes, of course, torpedo[263], – сказал генерал Корк и, обратившись к мажордому, спросил, что это такое, торпедо.

– Это электрический скат, – ответил мажордом.

– Ah, yes, of course, электрический скат! – сказал генерал Корк, обращаясь к Черчиллю. Оба смотрели друг другу в лицо с поднятыми рыбными приборами в руках, не осмеливаясь коснуться «торпедо».

– Вы уверены, что она не опасна? – спросил Черчилль, помолчав немного.

Генерал Корк спросил у мажордома:

– Вы думаете, она не опасна? Можно к ней прикасаться, она не заряжена электричеством?

– Электрический заряд имеет свежая рыба, в вареном виде она безопасна, – ответил мажордом на неаполитанском английском.

– Ага! – воскликнули в один голос Черчилль и генерал Корк и со вздохом облегчения вонзили свои вилки в торпедо.

Но в один прекрасный день рыба в аквариуме Неаполя закончилась, осталась только знаменитая сирена (один экземпляр очень редкого вида «сиреноподобных», которые из-за своей почти человеческой формы тела дали начало знаменитой древней легенде о сиренах) и несколько чудесных веток коралла.

Имевший похвальную привычку заниматься всеми делами лично генерал Корк спросил мажордома, какую рыбу можно выловить из аквариума на обед в честь миссис Флэт.

– А выбирать не из чего, – ответил мажордом, – осталась одна сирена и несколько веток коралла.

– А эта сирена – хорошая рыба?

– Великолепная! – ответил мажордом не моргнув глазом.

– А кораллы? – спросил генерал. Когда он занимался важными обедами, то был особенно внимателен. – Они съедобны?

– Нет, кораллы не едят. Они неудобоваримы.

– Тогда никаких кораллов.

– Их можно использовать для украшения, – подсказал невозмутимый мажордом.

– That’s fine![264]

И мажордом записал в меню обеда: «Сирена под майонезом, украшенная кораллами».

И вот теперь все остолбенели, онемели от неожиданности и ужаса: перед ними была бедная мертвая девочка; простертая с открытыми глазами на ложе из листьев латука, она лежала на серебряном подносе, окруженная венком из розовых кораллов.

В Неаполе, в переулках бедноты, если заглянуть в распахнутую дверь бассо, часто случается видеть лежащего на постели покойника в цветочной гирлянде. Нередко можно увидеть и мертвую девочку. Но мне никогда не приходилось видеть девочку в венке из кораллов. Сколько бедных матерей Неаполя пожелали бы своим маленьким мертвым чудесную гирлянду из кораллов! Кораллы похожи на ветви персика в цвету, радостно смотреть на них, они дарят мертвым детским телам нечто блаженно-весеннее. Я смотрел на эту бедную отварную девочку и дрожал от сострадания и гордости. Что за чудесная страна Италия, думал я. Какой другой народ в мире может позволить себе роскошь предложить чужеземной армии, опустошившей и захватившей его страну, сирену под майонезом с гарниром из кораллов? Ах! Стоило проиграть войну только для того, чтобы увидеть американских офицеров и гордую американскую женщину, побледневших и обезумевших от ужаса при виде сирены, морского божества, простертого на серебряном блюде на обеденном столе американского генерала!

– Disgusting![265]– воскликнула миссис Флэт, прикрыв глаза руками.

– Yes… I mean… yes… – бормотал бледный дрожащий генерал Корк.

– Уберите, уберите прочь этот ужас! – закричала миссис Флэт.

– Зачем? – сказал я. – Прекрасная рыба.

– Это, должно быть, ошибка! I beg pardon… but… Извините… но… это ошибка… I beg pardon… – бормотал в отчаянье бедный генерал Корк.

– Заверяю вас, это прекрасная рыба, – сказал я.

– Но мы не можем есть that… эту девочку… that poor girl! Эту бедную девочку! – сказал полковник Элиот.

– Но это же не девочка, это рыба, – сказал я.

– Генерал, – сказала миссис Флэт суровым голосом, – я надеюсь, вы не заставите меня есть that… this… that poor girl!

– Но это же рыба, – сказал генерал Корк, – и отличная рыба! Малапарте говорит, что она великолепна. He knows…[266]

– Я приехала в Европу не для того, чтобы ваш друг Малапарте и вы заставляли меня есть человечье мясо, – сказала миссис Флэт дрожащим от возмущения голосом. – Предоставим этим barbarous Italian people to eat children at dinner. I refuse. I am an honest American woman. I don’t eat Italian children![267]

– I’m sorry, I’m terribly sorry[268], – сказал генерал Корк, вытирая пот со лба, – но все в Неаполе едят эту породу детей… yes… I mean… no… I mean… that sort of fish!.. да… я имел в виду… нет… я имел в виду… эту породу рыбы!.. Не правда ли, Малапарте, что that sort of children… of fish… is excellent?[269]

– Это отличная рыба, – ответил я, – и какое имеет значение, если она похожа на ребенка? Это рыба. В Европе рыба не обязана походить на рыбу…

– И в Америке тоже! – воскликнул генерал Корк, обрадованный, что ему пришли на помощь.

– What? – вскричала миссис Флэт.

– В Европе, – сказал я, – рыба свободна, по крайней мере, рыба! Никто не запрещает рыбе быть похожей… не знаю, на человека, на девочку, на женщину. И это рыба, даже если… В конце концов, что вы надеялись съесть, приехав в Италию? Труп Муссолини?

– Ah! Ah! Ah! Funny! – воскликнул генерал Корк со слишком скрипучим, чтобы быть искренним, смехом.

Все остальные ответили ему смехом, в котором странным образом смешались недоумение, веселье и растерянность. Я никогда так не любил американцев и никогда не полюблю их так, как в тот вечер за столом с той страшной рыбой.

– Надеюсь, вы не думаете, что я… – сказала миссис Флэт, бледная от гнева и ужаса. – Не собираетесь же вы заставить меня есть эту жуть? Вы забываете, что я американка! Что сказали бы в Вашингтоне, что сказали бы в War Department[270], если бы узнали, что на ваших обедах едят отварных девочек… boiled girls?