– I mean… yes… of course… – пробормотал генерал Корк, обращая ко мне умоляющий взгляд.

– Boiled girls with maionese![271]– добавила миссис Флэт ледяным голосом.

– Вы забыли про украшение из кораллов, – сказал я, желая этими словами оправдать генерала Корка.

– I don’t forget corals![272]– сказала миссис Флэт, испепеляя меня взглядом.

– Get out! – сказал неожиданно генерал Корк мажордому, указывая пальцем на сирену. – Get out that thing![273]

– General, wait a moment, please, – сказал полковник Браун, капеллан главного штаба, – we must bury that… that poor fellow[274].

– What? – воскликнула миссис Флэт.

– Надо похоронить это… эту… I mean… – сказал капеллан.

– Do you mean…[275]– сказал генерал Корк.

– Yes, I mean bury.

– But… it’s a fish… – сказал генерал Корк.

– Может быть, это и рыба, – сказал капеллан, – но похожа она скорее на ребенка… Позвольте мне настоять: наш долг похоронить эту девочку… I mean that fish. We are Christians. Разве мы не христиане?

– Я в этом сомневаюсь, – сказала миссис Флэт, буравя генерала Корка холодным презрительным взглядом.

– Yes, I suppose…[276]– ответил генерал Корк.

– We must bury it[277], – сказал полковник Брэнд.

– All right, – сказал генерал Корк, – но где мы похороним это? Я предложил бы выбросить это на помойку. Самый простой выход, мне кажется.

– Нет, – сказал капеллан, – никогда не знаешь. Нет полной уверенности, что это рыба. Нужно похоронить ее пристойно.

– Но ведь в Неаполе нет кладбища для рыб? – спросил у меня генерал Корк.

– Не думаю, чтобы было: неаполитанцы обычно не хоронят рыбу, они ее едят, – сказал я.

– Мы могли бы похоронить это в саду, – сказал капеллан.

– Хорошая мысль, – сказал генерал Корк, просветлев лицом, – мы можем похоронить это в саду.

И, обратившись к мажордому, сказал:

– Прошу вас, пойдите и похороните это… эту бедную рыбу в саду.

– Да, синьор генерал, – сказал мажордом, поклонившись, а слуги тем временем поднимали блестящий гроб из массивного серебра, в котором покоилась бедная мертвая сирена, и водружали его на носилки.

– Я сказал похоронить, – сказал генерал Корк. – Не вздумайте съесть это на кухне!

– Да, синьор генерал, – сказал мажордом, – хотя очень жаль. Это такая вкусная рыба!

– Я не уверен, что это рыба, поэтому запрещаю вам есть ее, – сказал генерал.

Мажордом поклонился, слуги направились к двери, неся на плечах сверкающий серебром гроб, все проводили взглядом странную похоронную процессию.

– Будет не лишним, – сказал, вставая, капеллан, – если я пойду приглядеть за похоронами. Хочу, чтобы совесть моя была чиста.

– Thank you, Father[278], – сказал генерал Корк, вытирая лоб, и со вздохом облегчения робко взглянул на миссис Флэт.

– Oh, Lord![279]– воскликнула миссис Флэт, возводя глаза к небу.

Она была бледна, слезы сверкали в ее глазах. Мне доставляла удовольствие ее взволнованность, я был глубоко благодарен ей за ее слезы. Я плохо думал о ней, а миссис Флэт была сердечная женщина. Если она оплакивала рыбу, то, конечно же, рано или поздно она должна была дойти и до сострадания к итальянскому народу, до оплакивания всех горестей и страданий моего несчастного народа.

– У американской армии, – сказал князь Кандиа, – сладкий и нежный запах, запах женщины-блондинки.

– Very kind of you[281], – сказал полковник Джек Гамильтон.

– У вас прекрасная армия. Для нас большая честь и удовольствие быть побежденными такой армией.

– Вы действительно очень любезны, – сказал, улыбаясь, Джек.

– Вы высадились в Италии с большой учтивостью, – сказал маркиз Антонио Нунцианте, – прежде чем войти в наш дом, вы постучали в дверь, как делают воспитанные люди. Если бы вы не постучали, мы бы вам не открыли.

– Говоря по правде, мы постучали даже слишком сильно, – заметил Джек, – так сильно, что весь дом развалился.

– Эту мелочь можно не брать в расчет, – сказал князь Кандиа, – важно, что вы постучали. Надеюсь, вам не придется жаловаться на оказанный прием.

– Мы не могли желать более любезных хозяев, – сказал Джек, – нам не остается ничего иного, как просить у вас извинения за то, что мы выиграли войну.

– Я уверен, вы кончите тем, что попросите у нас прощения, – сказал князь Кандиа с невинно-ироничным видом старого неаполитанского синьора.

– Мы не одни должны просить у вас прощения, – сказал Джек, – англичане тоже выиграли войну, но они никогда не попросят у вас прощения.

– Если англичане, – сказал барон Романо Авеццана, бывший когда-то послом в Париже и в Вашингтоне и оставшийся верным великим традициям европейской дипломатии, – ждут, что мы попросим у них извинения за то, что проиграли войну, они ошибаются. Итальянская политика основана на фундаментальном принципе, что всегда есть кто-то другой, кто проигрывает вместо Италии.

– Было бы любопытно узнать, – сказал, смеясь, Джек, – кто в этот раз проиграл войну вместо вас.

– Конечно же, русские, – ответил князь Кандиа.

– Русские? – воскликнул Джек, глубоко удивленный. – Но почему?

– Несколько дней назад, – ответил князь Кандиа, – я был на обеде у графа Сфорца. Там был и советский заместитель Наркома иностранных дел Вышинский, он рассказал, что спросил неаполитанского мальчугана, знает ли тот, кто выиграет войну. «Англичане и итальянцы», – был ответ. «Как так?» – «Потому что англичане – кузены американцев, а итальянцы – кузены французов», – ответил мальчишка. «А русские? Думаешь, они тоже выиграют войну?» – спросил Вышинский паренька. «Э, нет, русские проиграют», – ответил малый. «А почему?» – «Потому что русские, бедняги, кузены немцев».