Второго ноября, однако, у меня уже не получилось игнорировать очевидные факты. Пока я ждал в порту прибытия газет с каким-нибудь пассажирским пароходом, на горизонте возникло нечто совершенно иное: канонерка под американским флагом. Называлась она «Нэшвилл», пришла в рекордный срок из Кингстона и никак не заявила о своем прибытии в порт Колона («Нэшвилл» стал еще одним фактом, невинно стоящим на рейде в бухте и готовым к истолкованию). Для меня, одержимого наблюдателя, картинка полностью сложилась к утру: еще до зари в порту показались огни «Картахены», военного судна, и «Александра Биксио», судна торгового, – оба, разумеется, были такой же частью Колумбии, как Панама. К обеду – день стоял солнечный, тихие воды бухты Лимон мирно поблескивали, я собирался забрать Элоису из школы и вместе перекусить жареной рыбой и полюбоваться на корабли – все уже знали, какой на «Картахене» и «Александре Биксио» груз. Оказалось довольно легко выведать, что два эти судна, ветераны Тысячастодвадцативосьмидневной войны, доставили в Панаму пятьсот солдат под командованием генералов Хуана Б. Товара и Рамона Амайи.

Ничего этого я не сказал Элоисе. Но перед сном успел связать внезапное и почти подпольное присутствие пятисот солдат с поездами, уведенными Прескоттом в город Панама. Перед рассветом я проснулся в полной уверенности, что сегодня там произойдет революция. Еще до наступления вечера, подумал я, Панамский перешеек – место, где мой отец пережил взлет и падение, место, где я с ним познакомился, влюбился и сам стал отцом, – еще до наступления ночи Перешеек объявит независимость от Колумбии. Мысль о разорванной карте напугала меня, как и предчувствие крови и смерти, свойственных всякой революции… Рано утром я надел хлопковую рубашку, фетровую шляпу и пошел к конторам железнодорожной компании. Признаюсь, я и сам не очень-то понимал, какие у меня намерения – если вообще у меня в голове были такие сложные штуки, как намерения. Но я знал, что в ту минуту нет в мире места лучше контор железнодорожной компании, нет другого места, где я предпочел бы находиться тем ноябрьским утром.

Когда я туда пришел, то обнаружил, что каменное здание, больше похожее на тюрьму колониальных времен, опустело. Это было, в общем, логично: если на вокзале нет поездов, зачем нужны машинисты, дорожные рабочие, контролеры и даже пассажиры? Но я не ушел, не отправился никого разыскивать, потому что каким-то неведомым образом почуял: здесь что-то случится, до этих стен дотронулся Ангел Истории. В таких абсурдных рассуждениях я пребывал, когда в каменную арку вошли трое: генералы Товар и Амайя шагали бок о бок, почти в ногу, и их форма, казалось, вот-вот разлезется под неимоверным весом ремней, эполет, наград и сабель. Третьим человеком оказался полковник Джеймс Шейлер, суперинтендант железнодорожной компании, один из самых любимых и уважаемых американцев на всем Перешейке. Поздоровался он со мной приязненно, но встревоженно, поскольку явно не ожидал меня видеть. Но я не собирался уходить; я пропустил мимо ушей все намеки и косвенные увещевания и даже отдал честь генералам-консерваторам. В эту минуту где-то в другом конце здания застрекотал телеграф. Не знаю, упоминал ли я, что телеграф железнодорожной компании был единственным средством связи между Колоном и городом Панама. Полковник Шейлер ушел принимать сообщение. Он нехотя оставил меня наедине с генералами. Мы стояли в холле, едва защищенные от убийственной жары, которая, поскольку было уже больше восьми утра, начинала проникать в широкую дверь. Все молчали, каждый боялся сболтнуть лишнего. У обоих генералов брови были подняты, как у мальчишек, когда те подозревают, что продавец пытается их облапошить. И тогда я понял.

Я понял, что полковник Шейлер и второй суперинтендант Герберт Прескотт состояли в заговоре, а доктор Мануэль Амадор был одним из его лидеров. Я понял, что заговорщики узнали о неотвратимом прибытии консервативного контингента на борту «Картахены» и «Александра Биксио», понял, что они попросили помощи (неизвестно у кого), и внезапный приход канонерки «Нэшвилл» – и есть эта помощь или ее часть. Я понял, что триумф или провал революции, в эту минуту начинающейся в городе Панама, зависят от того, смогут ли пятьсот солдат стрелкового батальона под командованием генералов Товара и Амайи сесть на поезд и добраться на другой конец перешейка вовремя, чтобы ее задушить, и понял, что заговорщики в городе Панама тоже это поняли. Я понял, что Герберт Прескотт увел пустые поезда из Колона по той же причине, по которой теперь, получив телеграмму легко вычисляемого содержания, полковник Шейлер пытался убедить Товара и Амайю сесть одним, без своей армии, в единственный поезд и спокойно ехать в город Панама.

– Ваши люди догонят вас, как только я добуду поезд, обещаю, – уговаривал Шейлер генерала Товара. – А пока какой смысл вам оставаться здесь, на этой жаре?

Так он и сказал, и я понял почему. Ровно в 9:30, когда генералы Товар и Амайя клюнули и сели в личный вагон господина суперинтенданта в сопровождении пятнадцати подчиненных, денщиков и адъютантов, я понял, что сейчас, прямо на вокзале, История свершит отделение Панамского перешейка и тем самым принесет горе, глубокое и непоправимое горе, Республике Колумбия. Господа присяжные читатели, дорогая Элоиса, настала пора признания, и я одновременно чувствую себя виноватым и горжусь: я понял все это, понял, что одного моего слова достанет, чтобы выдать заговорщиков, но я промолчал, промолчал так тихо, как никогда раньше, и молчание мое было самым что ни на есть пагубным и злонамеренным. Ибо Колумбия сгубила мою жизнь, и я хотел отомстить, отомстить своей стране и ее назойливой, деспотичной, преступной истории.

Мне несколько раз выпала возможность донести о заговоре. Сегодня я спрашиваю себя: а поверил бы генерал Товар, если бы я, какой-то незнакомец, сообщил ему, что нехватка поездов – это революционная стратегия, что обещания отправить батальон следующим составом ложны и что, расставшись со своими пятьюстами людьми, генерал пойдет на поводу у революции и потеряет Перешеек из чистой наивности? Поверил бы он мне? Но вопрос этот риторический, поскольку даже и намерений подобных у меня не было. Я хорошо помню ту минуту, когда я увидел, как они (генерал Товар, генерал Амайя и их люди) садятся в роскошные вагоны полковника Шейлера, радуясь изысканному обращению, радуясь сокам и блюдам нарезанной папайи, которые подали им в ожидании отправления, радуясь, что наконец-то добились уважения от гринго. Дорогие читатели, не из цинизма, не из садизма и даже не из эгоизма я поднялся в вагон и настоял на том, чтобы пожать руки обоим генералам-консерваторам. Мною двигало нечто куда