— Я хотела сказать, ты кого-нибудь любишь?

— Если вы хотите знать, есть ли в моем сердце женщина, я отвечу, что все красивые девушки Ускюдара ежедневно посещают его. Это ничего не стоит и никому не обидно любить тайком, верно? А вы кого-нибудь любите?

— Я первая задала вопрос.

— Что вам наговорила моя тетка? Она выдумала бы бог весть что, чтобы я перестал помогать вам в поисках. Она такая упрямая! Небось вбила себе в голову, что способна убедить вас, будто я собираюсь просить вашей руки. Уверяю вас, у меня нет таких намерений.

Алиса взяла Джана за руку:

— Я тебе клянусь, я ни минуты так не думала.

— Не делайте так, — вздохнул Джан, отнимая руку.

— Это просто дружеский жест.

— Может быть, но дружба никогда не бывает невинной у людей разного пола.

— Я не согласна, мой самый большой друг — мужчина, мы знаем друг друга с детства.

— И вы не скучаете по нему?

— Скучаю, конечно, пишу ему каждую неделю.

— И он отвечает на все ваши письма?

— Нет, но у него есть уважительная причина: я их ему не отсылаю.

Джан улыбнулся Алисе и попятился от нее в сторону.

— А вы никогда не задумывались, почему не отсылаете ему их? Думаю, пора прощаться, уже поздно.

* * *

Дорогой Долдри!

Пишу вам в полном смятении. Кажется, мое путешествие подошло к концу, однако сейчас я пишу, чтобы сообщить, что я не вернусь, по крайней мере, еще долго. Прочитав эти строки, вы поймете почему.

Вчера утром я встретилась с няней моего детства. Джан возил меня к госпоже Йилмаз, она живет на вершине мощеной улочки, которая раньше была просто земляной. Еще я должна сказать, что в конце этой улочки есть высокая лестница…

Как обычно, утром они покинули Ускюдар, но, как Джан и обещал Алисе, они отправились на вокзал Хайдарпаша. Поезд тронулся в девять тридцать. Алиса сидела, прильнув носом к стеклу, и пыталась представить себе свою няню и вспомнит ли она что-нибудь, увидев ее лицо. Через час поезд прибыл в Измит, они взяли такси, которое отвезло их на вершину холма, в один из старейших районов города.

Дом госпожи Йилмаз оказался гораздо старше своей хозяйки. Он был деревянный и сильно кренился набок — того и гляди, рухнет. Доски фасада едва держались на ржавых гвоздях без шляпок. Оконные рамы, изъеденные солью и сгнившие за много зим, почти вывалились из петель. Алиса и Джан постучались в дверь ветхого домика. Когда человек, которого они приняли за сына госпожи Йилмаз, проводил их в гостиную, Алиса почувствовала сразу несколько запахов: смолы — от дымившихся в камине дров, кислого молока — от старых книг, теплой сухой земли — от ковра и недавнего дождя — от старых кожаных сапог.

— Она наверху, — сообщил мужчина, указывая на лестницу. — Я ничего ей не говорил, просто сказал, что пришли гости.

И, поднимаясь по шаткой лестнице, Алиса ощутила запах лаванды от старых гардин, льняного масла, которым натирали перила, накрахмаленного белья. А комната госпожи Йилмаз пропахла нафталином — запахом одиночества.

Госпожа Йилмаз читала, сидя на кровати. Она опустила очки на кончик носа и взглянула на вошедших гостей.

Она оглядела Алису, замерла, испустила глубокий вздох, и ее глаза наполнились слезами.

Алиса видела перед собой лишь старую незнакомую женщину, но тут госпожа Йилмаз обняла ее и с плачем прижала к своему сердцу…

…Мой нос коснулся ее затылка, и я узнала прекрасный аромат моего детства, обрела запахи прошлого, запах поцелуев перед сном. Это воскресшее детство отозвалось шуршанием гардин, которые открывались по утрам, и голосом няни, кричавшей: «Ануш, вставай, там такой красивый корабль, иди посмотри».

Я вспомнила запах теплого молока на кухне, деревянные ножки стола, под которым так любила прятаться. Я услышала, как скрипят ступеньки под ногами моего отца, и внезапно передо мной возник рисунок тушью, а на нем два лица, которые я забыла.

Долдри, у меня было две матери и два отца, а теперь не осталось никого.

Госпожа Йилмаз еще долго плакала, гладила мои щеки и целовала меня. Она без конца бормотала мое имя: «Ануш, Ануш, малышка моя Ануш, солнышко мое, ты вернулась повидать старую няню». Следом за ней расплакалась и я. Я плакала о том, чего не знала, о том, что те, кто произвел меня на свет, так и не увидели меня взрослой, что те, кого я любила и кто меня вырастил, оказались приемными родителями, которые спасли мне жизнь. Меня зовут не Алиса, а Ануш, и прежде чем стать англичанкой, я была армянкой, а моя настоящая фамилия не Пендлбери.

В пять лет я была молчаливым ребенком, который отказывался говорить, и, никто не знал почему. Мой мир состоял из запахов, они и были моим языком. Мой отец был сапожником и держал большую мастерскую и два магазина по обе стороны Босфора. По словам госпожи Йилмаз, он был самым знаменитым в Стамбуле, и к нему ходили со всех концов города. Отец управлял магазином в Пере, а мама — в Кадыкёе, и каждое утро госпожа Йилмаз отводила меня в школу в маленьком тупичке Ускюдара. Родители много работали, но в воскресенье папа всегда возил нас на прогулку в коляске.

В начале 1914 года очередной врач сказал моим родителям, что моя немота не навсегда, что лечебные травы помогут мне спать спокойно и без кошмаров, а когда я вновь обрету спокойный сон, то начну говорить. Услугами отца пользовался молодой английский аптекарь, помогавший семьям, попавшим в беду. Каждую неделю мы с госпожой Йилмаз ходили к нему на улицу Истикляль.

Стоило мне увидеть жену аптекаря, как я громко и отчетливо окликала ее по имени.

Снадобья господина Пендлбери обладали волшебными свойствами. Через полгода лечения я стала спать как ангел и день ото дня говорила все охотнее. В нашу жизнь вернулось счастье, которое длилось до 25 апреля 1915 года.

В тот день в Стамбуле во время кровавых погромов схватили множество именитых армян: врачей, ученых, журналистов, преподавателей, коммерсантов. Большинство из них казнили без суда, а выживших депортировали в Адану и Алеппо.

К вечеру слухи о погромах дошли до мастерской отца. Друзья-турки пришли предупредить, чтобы он поскорее спрятал семью. Армян обвиняли в сговоре с русскими, которые в то время считались врагами. В этом не было ни слова правды, но ярость националистов уже поразила умы, и, несмотря на массовые манифестации жителей Стамбула, безнаказанные убийства продолжались.

Отец поспешил домой, к нам, но по дороге наткнулся на патруль.

«Твой отец был достойным человеком, — рассказывала госпожа Йилмаз, — он бежал ночью, чтобы спасти вас. Они схватили его возле порта. Твой отец был также и храбрейшим из людей. Когда эти разъяренные дикари завершили свое грязное дело и бросили его умирать, он нашел в себе силы подняться. Несмотря на раны, он пошел дальше и сумел перебраться через пролив. Волна погромов еще не докатилась до Кадыкёя.