Пётр, никогда не отличавшийся терпеливостью, недовольно закашлялся и ломким баском попросил посланца Фридриха — на смеси классического немецкого и голландского матросского языков:

— Говорите толком, Принц, никого не стесняясь! Среди нас нет девственных девиц и безгрешных святош!

Камер-юнкер испуганно втянул голову в плечи, ещё раз тревожно оглянулся на грузного пожилого трактирщика, мирно дремавшего за своей высокой барной стойкой, тихонько зашептал-зашепелявил:

— Мы знаем, что среди волонтёров Великого Посольства есть некто по имени Пётр Михайлов. Достоверно известно, что это не кто иной, как русский царь Пётр, путешествующий инкогнито. Вот это — очень сильно и беспокоит моего господина…

— Что в том такого? — горячо запротестовал Лефорт, с испугом посматривая на загримированного Петра — как бы не разгневался да не отчебучил чего. — Совсем обычное дело… Даже великий римский Император Гай Юлий Цезарь любил путешествовать таким образом!

Фон Принц извиняющимся жестом прижал ладони к своей кружевной груди:

— Вы не так меня поняли, любезные господа! Речь не идёт о нарушении этикета… Просто у нас имеются серьёзные, не подлежащие никаким сомнениям сведения, что царя Петра могут попытаться убить. Кто? Извините, но я и так сказал слишком много… Мой добрый господин, курфюрст бранденбургский Фридрих, настоятельно советует волонтёру Петру Михайлову незамедлительно вернуться в Россию! Ради его же собственной безопасности…

Над столом повисла тревожная тишина.

— Герр Франц! — Егор решил вмешаться в разговор. — Я по-немецки плохо говорю, но многое понимаю. Главное, о чём толковал этот напудренный павлин, я уловил. Ты спроси у него: почему это они решили предупредить нас о возможном покушении? И ещё. От кого, всё же, исходит сия угроза?

Лефорт перевёл. Камер-юнкер сильно побледнел, чуть передёрнул своими узкими плечами, словно от сильного сквозняка, и ответил — совсем уже еле слышно:

— Царь Пётр готов воевать против нашего врага — Швеции. Если его убьют, то мы лишимся надёжного союзника… А вот второй вопрос, который касается заказчика этого покушения. На него невозможно ответить… В дипломатии европейской все привыкли загребать жар чужими ладонями и тщательно заметать за собой следы — как рыжие лисы хвостами. Поэтому, зачастую, истинная правда всплывает на поверхность только через много лет, и даже — десятилетий…

Егор залпом, в пять-шесть глотков, допил своё пиво, с громким стуком поставил пустую кружку на стол, криво усмехнулся:

— Я всё понял, герр Франц, не утруждай себя переводом! Чего-то такого я и ожидал! Что ж, надо поблагодарить этого милягу фон Принца, и пусть катится — к своему Фридриху… А нам теперь думать надо. Крепко так думать…

На улице их догнал запыхавшийся Матвей Солев — один из людей Егоровых, состоящий свитским волонтёром.

— Александр Данилович, господин полковник! — тревожно и одновременно настойчиво выдохнул Матвей. — Можно вас — на два слова?

— Смело говори! — велел Егор. — От этих людей у меня нет секретов!

— Неизвестные злодеи пытались проникнуть в комнату, где был заперт волонтёр Пётр Михайлов! (У настоящего Петра от этого известия испуганно и мелко задрожал подбородок.) Поручик Бровкин вступил с ворогами в схватку. Двоих застрелил насмерть. Третьего я проколол шпагой. Уже у самых дверей, когда он хотел выскочить на улицу! Алексей Иванович третьего даже допросить успел, пока тот ещё не умер!

— Что сам поручик Бровкин, цел?

— Две лёгкие раны у господина поручика! Голова чуть рассечена, и плечо прострелено: навылет, кость, вроде, не задета…

— А волонтёр Пётр Михайлов?

— Что ему сделается? Он с утра ещё шнапсом местным налился — по самое не могу, и теперь дрыхнет без задних ног. Только стены во всём доме дрожат от его храпа…

— Ладно, герой! — облегчённо улыбнулся Егор. — Веди, показывай!

Алёшка Бровкин был бледен, но достаточно бодр: сидел в старинном немецком кресле, голый по пояс, с плечом, туго перетянутым холщовыми полосами, без парика, с узкой повязкой на льняной растрёпанной голове.

— Сиди, поручик! — входя в комнату, небрежно взмахнул рукой Пётр-Возницын, заметив, что раненый пытается встать. — Кстати, Данилыч, а почему это такой красавчик до сих пор ходит неженатым? Да и Васька Волков, у которого ты нагло увёл из-под носа красавицу-невесту, всё ещё холост? Так-то ты заботишься о своих подчинённых…

Егор знал, что на царя — в моменты, когда он сильно нервничал или чего-то боялся, — всегда нападала излишняя говорливость, поэтому непринуждённо поддержал разговор:

— Вот думаю, когда вернёмся в Москву — сразу и оженить обоих. На девицах Буйносовых. А что? Девки симпатичные, в самом соку, род, опять же, знатный и древний… Девиц пусть сами делят между собой. Пусть хоть жребий бросают… Работа у них общая, поэтому должны поддерживать друг друга, с полуслова понимать. Вот пусть и породнятся — для пользы дела… Как ты, мин херц, поддерживаешь такой мой выбор?

— Да поддерживаю я, поддерживаю! Хватит языком молоть — словно жерновами мельничными! — недовольно, словно от зубной боли, скривился царь, уже начавший приходить в себя. Ещё раз посмотрел на Бровкина спросил строго: — Тот, которого ты допрашивал, успел что-нибудь толкового сказать перед смертью?

— Успел, государь! Они все трое — варшавские хваты, тати ночные с большой дороги. Так что тот, которого Матвейка проколол шпагой, немного понимал по-нашему… Нанял их какой-то неприметный тип: убить русского волонтёра Петра Михайлова, заплатил щедро — итальянскими золотыми монетами. Имени заказчика покойник не знал… Точно — не знал! Я его очень хорошо допрашивал — как Александр Данилович учили… Только одно поляк приметил: по характерному выговору этот неприметный господин — типичный англичанин…

Для серьёзного разговора собрались в спальне у Петра. Перед тем, как запереть дверь на ключ, царь велел Солеву, поставленному часовым в общем зале:

— Слышь, как тебя… Матвейка! Раздобудь выпивки хорошей — чтобы глаза повылазили на лоб! А то мне уже порядком надоело это смешное местное пойло, пусть его потребляют дети малые… Да живо у меня чтоб! Как достанешь — в дверь постучишься!

Пётр несколько раз щёлкнул массивным бронзовым ключом, повернув его в скважине замочной, в упор уставился на Егора:

— Ну, охранитель, подробно рассказывай: за что англичане могут иметь на меня зуб острый?

— Напрасно ты, мин херц, сразу на англичан думаешь! Наёмники — польские, монеты — итальянские, говор — английский… Ни о чём мне это не говорит, честное слово! Помнишь, что в таверне сказал этот фон Принц напомаженный? «В дипломатии европейской все привыкли загребать жар чужими ладонями, тщательно заметать за собой следы — как рыжие лисы хвостами. Поэтому, зачастую, истинная правда всплывает на поверхность только через много лет и даже — десятилетий…» Поэтому лично я ничего не понимаю и честно тебе, государь, признаюсь в этом! Пока — не понимаю…