был исключением и этот случай. Я тянул то под одним углом, то под другим, поворачивал и загибал болтающуюся ногу, отгоняя от себя мысль о том, как я буду выглядеть, если именно этот вывих не удастся вправить. И еще я пробовал отгадать, что думает Хелен, которая стоит напротив меня и по-прежнему крепко держит Дэна… и вдруг услышал глухой щелчок. Какой прекрасный, какой желанный звук!

Я раза два согнул и разогнул тазобедренный сустав. Ни малейшего сопротивления! Головка бедра вновь легко поворачивалась в своей впадине.

— Ну вот, — сказал я. — Будем надеяться, что головка снова не выскочит. Иногда такое случается. Но у меня предчувствие, что все обойдется.

Хелен погладила шею и шелковистые уши спящего пса.

— Бедный Дэн! Знай он, что готовит ему судьба, он бы ни за что не стал прыгать через эту изгородь. А скоро он очнется?

— Проспит до вечера. Но к тому времени, когда он начнет приходить в себя, постарайтесь быть при нем, чтобы поддержать его. Не то он может упасть и снова вывихнуть ногу. И пожалуйста, позвоните, чтобы рассказать, как идут дела.

Я взял Дэна на руки, слегка пошатываясь под его тяжестью, вышел с ним в коридор и наткнулся на миссис Холл, которая несла чайный поднос с двумя чашками.

— Я как раз пила чай, мистер Хэрриот, — сказала она. — Ну и подумала, что вы с барышней, наверное, не откажетесь от чашечки.

Я посмотрел на нее пронзительным взглядом. Это что-то новенькое! Неужели она, как и Тристан, взяла на себя роль купидона? Но ее широкоскулое смуглое лицо хранило обычное невозмутимое выражение и ничего мне не сказало.

— Спасибо, миссис Холл. С большим удовольствием. Я только отнесу собаку в машину.

Я прошел к автомобилю Хелен, уложил Дэна на заднее сиденье и закутал его в одеяло. Торчавший наружу нос и закрытые глаза были исполнены тихого спокойствия.

Когда я вошел в гостиную, Хелен уже держала чашку, и мне вспомнилось, как я пил чай в этой комнате с другой девушкой. В тот день, когда приехал в Дарроуби, — с одной из поклонниц Зигфрида и, пожалуй, самой грозной из них. Но теперь все было совсем иначе.

Во время манипуляций в операционной Хелен стояла очень близко от меня, и я успел обнаружить, что уголки ее рта чуть-чуть вздернуты, словно она собирается улыбнуться или только что улыбнулась; и еще я заметил, что ласковая синева ее глаз под изогнутыми бровями удивительно гармонирует с темно-каштановым цветом густых волос.

И никаких затруднений с разговором на этот раз не возникло. Возможно, я просто чувствовал себя в своей стихии — пожалуй, полная раскованность приходит ко мне, только если где-то на заднем плане имеется больное животное; но, как бы то ни было, говорил я легко и свободно, как в тот день на холме, когда мы познакомились.

Чайник миссис Холл опустел, последний сухарик был доеден, и только тогда я проводил Хелен к машине и отправился навещать моих пациентов.

И то же ощущение спокойной легкости охватило меня, когда вечером я услышал ее голос в телефонной трубке.

— Дэн проснулся и уже ходит, — сообщила она. — Правда, пошатывается, но на ногу наступает как ни в чем не бывало.

— Прекрасно! Самое трудное уже позади. И я убежден, что все будет в порядке.

Наступила пауза, потом голос в трубке произнес:

— Огромное спасибо. Мы все страшно за него беспокоились. Особенно мой младший брат и сестренка. Мы очень, очень вам благодарны.

— Ну что вы! Я сам ужасно рад. Такой чудесный пес! — Я помолчал, собираясь с духом: теперь или никогда! — Помните, мы сегодня говорили про Шотландию. Так я днем проезжал мимо «Плазы»… там идет фильм о Гебридских островах. И я подумал… может быть… мне пришло в голову… что э… может быть, вы согласитесь пойти посмотреть его вместе со мной?

Еще пауза, и сердце у меня бешено заколотилось.

— Хорошо, — сказала Хелен. — С большим удовольствием. Когда? Вечером в пятницу? Еще раз спасибо — и до пятницы.

Я повесил трубку дрожащей рукой. Ну почему я всегда делаю из мухи слона? А, да не важно! Она согласилась пойти со мной в кино!

Тристан распаковывал картонки с УЛДС. Малиново-красная жидкость в этих бутылках знаменовала последнюю линию обороны в наших битвах с болезнями животных. На этикетке жирными черными буквами было напечатано полное название: «Универсальное лекарство для скота», а ниже объяснялось, что средство это чрезвычайно эффективно при кашлях, простудах, поносах, затвердении вымени, парезах, пневмонии, флегмоне и тимпании. Завершался этот панегирик твердым заверением: «Неизменно Приносит Скорое Облегчение». Мы столько раз читали эту этикетку, что почти уверовали в ее правдивость.

Право, жаль, что толку от рубинового снадобья не было никакого. Каким чудесным выглядело оно на просвет! А мощная камфарно-аммиачная встряска, которую получал человек, понюхав его! Фермеры только моргали, изумленно покачивали головой и говорили с глубоким почтением: «Ну и крепкая же штука!» Однако подлинно действенных лекарств от конкретных заболеваний в нашем распоряжении было столь мало, а вероятность ошибки столь велика, что в сомнительных случаях возможность прописать бутылку этой верной панацеи и правда приносила огромное облегчение — нам, разумеется. Когда в ежедневнике появлялась запись: «Вызов к корове, прописано УЛДС», можно было биться об заклад, что нам не удалось установить болезнь.

Бутылки были высокие, красивой формы и присылались в изящных белых картонках, куда более внушительных, чем невзрачная упаковка антибиотиков и стероидов, которыми мы пользуемся сейчас. Тристан располагал их на полках в несколько рядов. Увидев меня, он оставил свои труды, присел на картонку, достал сигареты, закурил и устремил на меня неопределенный взгляд.

— Так, значит, ты ведешь ее в кино?

Почему-то смущаясь его взгляда, я высыпал в мусорную корзину пестрое ассорти пустых флаконов и коробочек.

— Ну да. Через час.

— Хм-м! — Он прищурился на медлительную струйку дыма, которую выпускал изо рта. — Хм-м! Так-так.

— Ну чего ты смотришь? — спросил я нервно. — Что же, и в кино сходить нельзя?

— Отнюдь, Джим, отнюдь. Вовсе нет. Весьма похвальное пристрастие.

— Но ты считаешь, что Хелен я пригласил зря!

— По-моему, я ничего подобного не говорил. Не сомневаюсь, что вы очень приятно проведете время. Вот только… — он поскреб в затылке. — Просто я полагал, что ты… э… придумаешь что-нибудь… ну… похлеще.

Я рассмеялся горьким смехом.

— Знаешь, в «Ренистоне» было хлестко, дальше некуда. Нет, Трис, я тебя не упрекаю, ты думал, как лучше, но ведь тебе известно, чем все обернулось. И я хочу, чтобы сегодня все прошло без сучка, без задоринки. Я играю