Маша исчезла. Успокаиваю себя: это ничего не значит, ей надо побыть одной, помыться, переодеться.

Поднимаюсь в свою квартиру. На кухне мама и… Я расплываюсь в счастливой улыбке при виде Маши.

На столе белый хлеб и молоко. Мать разламывает батон, так вкуснее. Один кусок мне, другой Маше. Мы сидим напротив друг друга, рвем зубами хлебную мякоть в хрустящей корочке и запиваем молоком. Мама любуется со стороны и выходит.

Я дома рядом с любимой девушкой и чувствую себя счастливым и расслабленным. К Маше вернулось напряжение.

Она опускает взгляд и спрашивает:

– Зачем ты ходил к Солнцевым?

– Так надо.

– А со Златой ты встречался?

– Встречался.

– Долго говорили?

– Долго.

Маша кладет недоеденный хлеб, убирает руки со стола:

– Мне уйти?

Я перехватываю ее руку:

– Не отпущу.

– Не врешь?

Мы смотрим друг другу в глаза, я пожимаю плечами:

– Соври что-нибудь.

– Тебе? Я не могу.

– Контуженому.

Маша бледнеет, выдергивает руку и выпаливает:

– Я тебя не люблю! Бросаю прямо сейчас!

Я прислушиваюсь к гулу в голове. Тишина. Трогаю ноздри. Сухо. Встаю и выбрасываю из рюкзака в мусорное ведро таблетки.

Обнимаю Машу сзади за плечи и шепчу на ухо:

– Я теперь не Контуженый.

Она выворачивает голову, ловит влажными глазами мои:

– А я про себя не уверена. И про других тоже.

Мы вместе смотрим в окно поверх крыш домов нашего города. Взгляды тянутся за нитью железной дороги, уносящей пассажирский поезд за горизонт. Там разные люди с разными мыслями и проблемами. Но есть общее – мы все изменились.

И как раньше, уже не будет.