Джейкоб Уэлш с удивлением обратил взор на Феттла. Улыбнулся. Посмотрел на пятерых других завсегдатаев, ожидая их одобрения; Феттл никого из них не знал. Все они согласились – литературная благотворительность.

Едва Ричард начал читать, вошел Ермак. Он без единого слова присоединился к кругу, но выражение лица выдавало все его мысли и не менялось, пока Ричард читал от начала до середины звучным и уверенным голосом.

– Поэзия как течение, – заметил Ермак себе под нос. – Славно, славно.

Ричард не мог понять, сарказм ли это; в случае Ермака это имело мало значения. Если ему что-то нравилось, он презирал это за привлекательность. Глядя на юношу, Уэлш поднял бровь; Ермак ответил улыбкой. Ричард дочитал до конца, опустил планшет и страницы, пробормотал что-то о том, что это недоработано и нужны советы. Обвел кружок собравшихся взглядом раненого орла. Ермак потрясенно уставился на него, но ничего не сказал.

– Это воистину ты, – заявил Уэлш.

– Это очень странный текст, – заметила Мириэль из-за стойки. – Что ты собираешься с ним делать?

– Я хочу сказать, что это определенно ты, точно не Голдсмит, – продолжил Уэлш.

– Я… – Ричард осекся. Творение должно восприниматься само по себе.

– Славно, – сказал Ермак. Ричард ощутил прилив теплых чувств к юнцу; возможно, несмотря ни на что, в нем было что-то стоящее. – Метафоры и иносказания, как в басне. Я бы сделал из этого более объемистую работу, литбио. – Ермак воздел руки, рисуя эту картину, с благоговением глядя на свои растопыренные пальцы. – Био не-писателя, отчаянно пытающегося разобраться.

Ричард почуял надвигающийся удар, но не мог его парировать. Ермак повернулся к нему и сказал:

– Вы меня просветили. Теперь я вник. Я знаю, как думают люди вроде вас, Р Феттл.

– Ребята… – сказала Мириэль.

– В глубине души вы говноработник. Вы чересчур долго прятались в тени его крыльев, – заявил Ермак.

– Пожалуйста, повежливее, – неуверенно попросил Уэлш.

– Крылья Голдсмита пыльны и завшивлены, но не разучились летать. Вы никогда не летали. Посмотрите на себя – вести записи на бумаге! Тщеславие. Притворство! Вы не можете позволить себе приобрести достаточно бумаги, чтобы написать что-то значительное, но все же пишете на ней – зная, что никогда не напишете много. Никакой устремленности ввысь.

– Он здесь, перед тобой, – напомнил Уэлш. Остальные не участвовали; это была свара, не литкрит, и они находили ее забавной, но отвратительной.

– Когда Голдсмит пал на землю, вы, оказавшись вне его тени, впервые увидели солнце, и оно ослепило вас. – Тон Ермака был почти сочувственным. – Я понял, Р Феттл. Черт возьми, благодаря этому я разобрался во всех нас. Какие мы все напыщенные и невежественные болваны-говноработники. Спасибо вам за это. Но я спрашиваю вас со всей искренностью: вы способны поверить, что Голдсмит стал убийцей, чтобы лучше писать стихи?

Ричард отвел глаза. Назад домой. Лечь и отдохнуть.

– Я почти готов в это поверить, – с ухмылкой заключил Ермак. – Возможно, Голдсмит как раз такой чудак.

– Зачем ты решил прочитать это нам? – мягко спросил Уэлш, заботливо касаясь руки Феттла. – Ты правда так обиделся?

Мириэль, должно быть, нажала какую-то тревожную кнопку, поскольку теперь по черной лестнице спустился и увидел Ермака и Уэлша сам господин Пасифико. Посмотрел дальше и увидел Феттла.

– Что он здесь делает? – спросил господин Пасифико, указывая на Ермака. – Я же сказал, что ему здесь больше не рады.

Мириэль пришла в замешательство.

– Он вошел, когда господин Феттл читал. Я не хотела мешать.

– Ты вреден для дела, Ермак, – сказал господин Пасифико. – Это ты привел его с собой, Ричард?

Феттл в ошеломлении промолчал.

– Он все еще с тобой, Уэлш?

– Он идет, куда хочет, – заявил Уэлш.

– На хрен. Все трое – вон.

– Господин Феттл… – начала Мириэль.

– Он прирожденная жертва. Посмотри на него. Черт возьми, Ермак прилетел сюда к нему, как оса к тухлому мясу. Прочь прочь прочь.

Феттл взял бумаги и планшет, по возможности с достоинством поклонился всем по кругу и направился к двери, чтобы выйти на улицу. Мириэль попрощалась с ним; остальные наблюдали с молчаливой жалостью. Уэлш и Ермак пошли следом и за порогом расстались с ним, не сказав больше ни слова, улыбаясь с мрачным удовлетворением.

Они правы. Слишком правы.

Выбросив бумаги и планшет в сточную канаву на углу, он ждал автобуса на остановке для вызова транспорта, прохладный ветер сдувал его седые волосы на глаза.

– Джина, – сказал он. – Милая Джина.

Кто-то коснулся его локтя. Он резко обернулся и увидел Надин в длинном зеленом пальто и намотанном как тюрбан шерстяном шарфе.

– Я подумала, ты можешь приехать сюда, – сказала она. – Ричард, а я-то считала, что это я сумасшедшая. Что ты делаешь? Ты показал им?

– Да, – сказал он. Убить свое «я». Вот почему Эмануэль сделал это. Чтобы избавиться от того, кто ему не нравился; от себя. Если у меня не хватает мужества убить свое тело, я могу убить других и тем самым обречь свое «я».

Надин взяла его за руку.

– Пошли домой. К тебе, – сказала она. – Откровенно говоря, Ричард, на твоем фоне я кажусь прошедшей коррекцию.

Эспаньоле требовалось два международных аэропорта, а было их три, и третий свидетельствовал о переоценке масштабов туризма полковником сэром Джоном Ярдли в начале его правления – или о потребностях его наемной армии. В Гольфе-де-ла-Гонаве был океанский порт, пять километров плавучих подъездных путей; меньший океанский порт в десяти километрах от берега к северо-востоку от Пуэрто-Платы и огромный наземный терминал Международного порта Эспаньолы к юго-востоку от Санто-Доминго. МПЭ принимал основной поток гиперзвуковых кораблей.

Мэри Чой проснулась в сумерках и увидела прекрасный закат, окрасивший густым оранжевым золотом неровные холмы Восточных Кордильер. Гиперзвуковой корабль плавно снизился до нескольких сотен метров над темно-фиолетовым Антильским морем, подняв шепот двигателя до рева направленных к земле турбин, пронесся над белыми песчаными пляжами и утесами, затем над гектарами голого бетона, завис, осторожно опустился и сел без заметного толчка. Экран в спинке сиденья показывал интимные части гиперзвукового корабля под фюзеляжем – толстые белые колонны, заканчивающиеся рядами серо-черных колес, светящуюся в полумраке призрачную серую дорожку. В бетоне открылись двери, и из подземных туннелей поднялись шахты подъемников.