Уверен, у вас есть такая возможность.

Перейдем к нашим делам, — вернулся к началу разговора Саргачев.

Сейф? — не сразу сообразил Городецкий. — Мо­жет быть, подождем ключик? Сами не вскроем. Если только взорвать. Сейф бельгийской работы, а бель­гийцы, если вы знаете, понимают толк в секретных запорах.

Значит, его необходимо вывезти из фирмы.

Минутку! —хлопнул себя по лбу Городецкий. — Все документы, касающиеся продаж недвижимости, у Федотовой! Вот и протокол изъятия! Пожалуйста!

Что же вы мне голову морочили? — прочитав документ, сказал недовольным тоном Саргачев.

Забыл.

Такому крупному бизнесмену забывать про по­добные вещи непозволительно, — назидательно про­говорил полковник.

Все документы, кроме трех, подлинные. В них имеется настоящая виза — подпись бывшего юрискон­сульта Федотовой.

Не в этом дело, — возразил Саргачев. — Я же сказал, все документы, в которых имеется подпись вице-премьера, должны исчезнуть. И это не моя при­хоть.

Как только документы будут возвращены, вы по­лучите их.

По-моему, мы обо всем договорились?

Мне очень хотелось бы поговорить с вами в более уютной обстановке, — протягивая визитку, сказал Го­родецкий. — Звоните в любое время.

Спасибо.

Когда похороны Андрея Андреевича? — уже про- ножая гостя, задал вопрос Городецкий.

Видимо, послезавтра. Ждут родителей. Прихва­тило сердчишко у Клавдии Владимировны.

Вы знали даже родителей Андрея? — удивился Городецкий.

Саргачев вместо ответа протянул руку.

А я ведь предупреждал его, чтобы был осторо­жен. Впрочем, он рано или поздно кончил бы тем же самым. Его сгубила доверчивость.

И о чем же вы его предупреждали? — поинтере­совался полковник.

Андрей зафиксировал свои гениальные раскла­ды в компьютере. А за подобную вещь расплачивают­ся только жизнью.

Он был не только доверчив, но и глуп, — резко выговорил Саргачев. — О подобном молчат.

Он и молчал.

Но вы-то знаете.

Мы уважали друг друга. Так мне, по крайней мере, казалось. В минуту откровения он рассказал о компьютере. О своей программе.

Посоветовали бы ему выбросить этот компьютер, разбить, утопить!

Именно последнее я ему и посоветовал.

И что же? Исполнил он ваш совет?

Теперь ясно, что не исполнил.

Да, если он мог откровенничать с вами, то поче­му не пооткровенничать с кем-либо другим?

Могла быть и другая причина...

Какая? — поспешно вырвалось у полковника, и эта поспешность не ускользнула он внимания Горо­децкого.

Служба безопасности тоже не дремлет. Андрей был на крючке.

Не дремлет, — согласился Саргачев, облегченно переводя дыхание. — До свидания.

До свидания.

После ухода полковника Городецкий сел за стол и задумался. Саргачев произвел на него двоякое впечатле­ние. С одной стороны, чувствовалась в нем огромная сила духа, решительность, прямота, граничащая с грубостью, с другой — и это тоже почуял Городецкий своим звери­ным нюхом — была в полковнике какая-то не то чтобы неуверенность, но состояние, при котором человеку надо было на что-то решиться, свершить дело, для которого пока, вероятно, еще не созрели условия. Городецкий уло­вил в глазах собеседника обеспокоенность, особенно при прощании, когда явно прочиталась она во всем его пове­дении при в общем-то незначительном замечании о при­чине откровенности Андрея. Если он знает родителей Веста, то уж самого-то его сам Бог велел! И потом, он не ответил на вопрос Городецкого о знакомстве с родителя­ми, ушел от него, начал прощаться, что само по себе тоже насторожило Альберта Георгиевича. И вообще, что он за человек, откуда взялся, почему все дела вице-пре­мьера ведет он, полковник Саргачев? Подозрительно и то, что имеет он какие-то неясные связи с «русским волком» Демидычем. А если Андрей пооткровенничал с ним? Стоит поинтересоваться, что за птица такая пол­ковник Саргачев Валерий Степанович...

Эпизод, в котором фигурировал Фишкин, был пору­чен молодому следователю Коле Чижову, поскольку Федотова была допрошена как свидетель.

Ефим Аронович Фишкин, до этого выглядевший не­сколько растерянным, внезапно круто изменился. Он потребовал немедленной встречи со своим адвокатом и замкнулся, отказался от дачи показаний. И его адвокат, известный всей интеллектуальной Москве, выигравший немало глухих дел, Вержбицкий Анатолий Евгеньевич, сразу же по прибытии к следователю потребовал от Чижова немедленного свидания со своим подзащитным.

Через два часа следователь и адвокат приехали в Матросскую Тишину.

Что же вы, Ефим Аронович? Будто младенец! — с поддельным гневом набросился адвокат на Фиму, когда того ввели в следственный кабинет. — Мы с вами, по- моему, договаривались! Никаких бесед со следователем без меня! Извините, Николай Афанасьевич, мне хотелось бы переговорить с господином Фишкиным наедине.

Не вижу в этом необходимости, — сухо ответил Чижов.

Хорошо, — тут же согласился адвокат. — Следо­ватель ознакомил меня с некоторыми материалами ва­шего дела и объяснил причину вашего задержания, Ефим Аронович, — обратился он к подзащитному. — И, надо сказать, у меня возникли вопросы, на кото­рые, надеюсь, вы дадите конкретные ответы.

Я постараюсь, — сказал Фишкин.

До приезда сюда я побывал в вашей фирме и услышал историю, рассказанную охранниками. Сама эта история уже уголовное преступление. Правда ли, что неизвестный нанес удары, парализовал и обезору­жил ваших сотрудников?

Правда, — ответил Фима.

В чем причина этого нападения?

Он же магнитофон у меня забрал!

Кто?

Этот человек, он, видимо, телохранитель Лилии Васильевны Федотовой...

Человек, забравший магнитофон, действительно телохранитель Федотовой? — обратился адвокат к сле­дователю Чижову.

Я этого не знаю.

Для чего этому человеку, телохранителю, пона­добился ваш магнитофон? — продолжил разговор ад­вокат Вержбицкий.

Вероятно, чтобы прослушать пленку.

И что было записано на пленке?

Наш разговор со следователем Федотовой.

Значит, у телохранителя была важная причина для изъятия у вас пленки. О чем шел разговор?

Была затронута фамилия очень большого человека...

Смелее, Ефим Аронович, смелее!

Вице-премьера Стрельниковой.

Очень интересно! — присвистнул адвокат. — И по какому же поводу?

Мне думается, что Федотова поступила неосто­рожно, бросив тень на члена правительства. Она как бы обвинила ее в темных делишках.