Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возмущение накрыло ее, как волна накрывает песчаный замок. Чужие люди, равнодушные лица, Егор спас человека, хоть бы кто-то его поблагодарил!
Ледяная рука ухватила ее за локоть: Егор удержал ее и оттащил на полшага назад.
— Он захлебнулся, — сказал, глядя в глаза врачу. — Вода была в легких, а там песок, тина…
— Поучи, — сказал врач. — Все? Мы поехали.
Машина сорвалась с места и умчалась, оставив на берегу облако вонючего выхлопа. Егор и Сашка некоторое время смотрели ей вслед. Потом Егор выпустил Сашкину руку: его начало трясти.
— Спасибо, — сказала Сашка.
— За что?
— Мне злиться нельзя. Я тогда… — Сашка запнулась. — Знаешь, тебе надо водки выпить.
— Побежали, — сказал Егор, стараясь не цокать зубами.
И потрусил вдоль улицы прочь от берега, а Сашка за ним.
Давние ежедневные пробежки не успели окончательно забыться; она бежала ровно, не отставая от Егора. Тот тяжело топал, роняя капли, мерное хлюпанье его кроссовок то сливалось с Сашкиными шагами, то приходило с ними в диссонанс. Оба молчали; как всегда на бегу, Сашке легче стало сосредоточиться.
Первый курс. Истерики, депрессии. Пьянство. Как зовут этого парня? Что, если бы ему в самом деле удалось утопиться? Нет, не удалось бы; слишком неэффективно, слишком напоказ… Он же видел, что Егор рядом… А может быть, он ни о чем не думал, а просто допился до «белочки», повредился умом от Портновских занятий?
На улице Сакко и Ванцетти она все-таки отстала. Егор не обернулся, нырнул в переулок и, когда Сашка, пыхтя, взбежала по ступенькам общаги, его уже и след простыл.
Она поднялась к себе в комнату. Обеих соседок не было дома. Беспорядок творился жуткий: на кроватях свалена одежда, под кроватями — обувь, на столе среди бумаг — крошки, грязная банка из-под варенья и перепачканная пластиковая посуда. Сашке сделалось противно; она не была фанатом уборки, но чудовищный «срач», который порой устраивали в комнате соседки, раздражал ее все больше.
Она открыла окно и выбросила вниз, на газон, чей-то правый ботинок, правый кроссовок и туфлю на шпильке. Может, задумаются в следующий раз.
Переоделась в спортивный костюм. Натянула теплые носки. Идти на обед не хотелось: аппетита не было совершенно. На третьей паре и на четвертой предстояли индивидуальные с Портновым, но Сашка была записана на шестнадцать-пятнадцать, а значит, время у нее было.
Она села за стол. Открыла ящик с учебниками и наткнулась на плеер; сразу вспомнилось все. Разговор с Коженниковым. «Укради кошелек». «Мне жаль, что у вас с Костей так плохо получилось»…
Запихнув плеер в глубину ящика, она взялась за текстовой модуль с цифрой «4» на обложке. Параграф тридцать шесть; она успела прочитать текст три раза от начала и до конца, когда в дверь постучали.
— Войдите, — сказала Сашка, не оборачиваясь.
Скрипнула дверь.
— Извини… Ты занимаешься?
В дверях стоял Егор. Он переоделся, на нем был теплый осенний свитер и синие тренировочные штаны. В руках Егор держал правую туфлю на шпильке и правый же ботинок.
— Извини, у тебя под окном вот это лежит… Так надо?
— Да, — сказала Сашка. Поднялась, взяла у Егора обувь и снова выбросила в форточку. Отряхнула ладони.
— Я провожу воспитательную работу среди твоих однокурсниц, — пояснила в ответ на удивленный взгляд Егора. — Видишь, что они мне устроили?
И она широким жестом обвела беспорядок в комнате. Егор смутился: вид девичьих трусов, брошенных на кровати, заставил его нервно отвести глаза.
— Прости их. Понимаешь, у нас на первом курсе…
— Ты думаешь, я не училась на первом курсе? — Сашка прищурилась.
— У вас было то же самое?
— Ну конечно. И ничего, живы.
Егор вздохнул:
— Я хотел с тобой поговорить… Саша.
— Говори, — Сашка улыбнулась. — Заварить тебе чая? Пошли на кухню, там хоть трусы где попало не валяются…
Она вышла в коридор вслед за Егором, заперла дверь и ключ положила в карман. Пусть побегают, козы, за ключом.
— Я летом на Сакко и Ванцетти насобирала липы. Знаешь, как она цветет! Пчелы просто с ума сходят… Сплошной гул стоит… И пахнет, пахнет липой по всей улице, и в комнате пахнет, если окна не закрывать…
— Ты летом домой не ездила?
— Ездила на две недели… А так у нас была практика… Ничего особенного, вишню собирали, — Сашка говорила легко, в этот момент ей самой казалось, что лето с липой и вишней было простым и беззаботным, настоящим студенческим летом. — Я на вишню потом смотреть не могла. И липы насушила целую жестянку. Тебе после холодной воды — самое оно.
Она поставила чайник.
— А как ты оказалась на берегу? — спросил Егор, протирая тряпкой клеенку на столе.
— Гуляла, — коротко ответила Сашка. Подняла крышку большой жестяной банки, вдохнула запах липы. — Вижу — вы барахтаетесь… Как он, такой пьяный, на мостик-то поднялся?
— Не такой уж он был пьяный, — сказал Егор. — Просто… Ну понимаешь.
— Позор, — коротко сказала Сашка и подумала, что за несколько минут до происшествия на реке сама смотрела на мостик, примериваясь. В чашках запузырился кипяток, сухие липовые цветки начали стремительно набухать, над столом поплыл замечательный запах.
— Здорово, — Егор принюхался, его ноздри вздрогнули. — Саш… А кроссовки ты зачем сняла? Там, на берегу?
Сашка поставила чайник на место. Сняла с полки сахарницу с отбитой ручкой.
— Честно говоря… А что мне было делать? Хотела, наверное, за вами нырять… Спасать, — она криво улыбнулась, не глядя на Егора.
— Спасибо, — помолчав, сказал Егор.
— Да за что?
Егор придвинул к себе чашку, положил ладони на теплый фаянс:
— Это Степка. Задолбал со своими истериками… Каждый день вещи собирает, домой, говорит, еду! Каждое утро разбирает опять. Послал матери телеграмму… Мать перенервничала, только о нем и думала, наверное, и вот — улицу переходила, под машину попала, теперь в больнице лежит с сотрясением. У Степки еще брат есть, старший… Я с ним по телефону говорил. Он говорит — Степка с детства истерики закатывает, мать пугает. Из пионерлагеря письмо прислал, что их крысятиной кормят… Вот. Брат-то думает, что он опять выламывается, придумывает всякое, не хочет в самостоятельную жизнь, хочет у мамы под крылышком. А я… понимаешь, Саш, я-то брата Степкиного слушаю — по телефону… И поддакиваю! Да, говорю, у нас хороший ВУЗ, нормальные условия… Понятно, конечно, общага — это не дома… А Степке говорю потом: что же ты делаешь, идиот. Мать пожалей хотя бы. А он… Видишь как.
— Вижу, — сказала Сашка. — Он учится?