Нет, не в порядке.

Левое колесо подскакивает на камне, наполовину ушедшем в землю, и мы переваливаем через него. Я слышу металлический лязг от удара, и рулевое управление внезапно идет вразнос, руль вырывается у меня из рук. Я хватаю его снова, сердце колотится в неистовом ритме, и я понимаю, что ось сломана. Я потеряла контроль над передними колесами и рулевой системой.

Я не могу объехать следующий камень, который настолько высок, что врубается прямо в центр переднего бампера «Джипа», и нас швыряет вперед; ремни безопасности врезаются в тело с такой силой, что, наверное, останутся синяки. Я понимаю, что подушки безопасности сработали, потому что слышу шипение, чувствую мягкий удар по лицу, ощущаю запах сгоревшего выкидного заряда. Лицо мое болит, оно горит от прилива крови и от удара. Я чувствую скорее изумление, чем боль, но первый мой инстинктивный порыв относится вовсе не ко мне. Поворачиваюсь, чтобы взглянуть, как там Ланни и Коннор. Оба выглядят ошеломленными, но вполне живыми. Ланни чуть слышно поскуливает и ощупывает свой нос, из которого течет кровь. Я осознаю, что лихорадочно задаю им вопросы: «Вы в порядке? Вы целы?» – но даже не слушаю ответы. Хватаю пригоршню салфеток, чтобы остановить кровотечение из носа дочери, потом встревоженно смотрю на Коннора. Похоже, он в лучшем состоянии, чем Ланни, хотя на лбу у него виднеется красная отметина. Обвисший белый шелк сдувшейся подушки безопасности болтается у него на плечах. «Боковые подушки-шторки», – вспоминаю я. Такая же сработала и возле места Ланни, вот почему у нее из носа идет кровь.

У меня, возможно, тоже, но мне все равно.

Я собираюсь с мыслями достаточно, чтобы вспомнить, что мы не просто попали в автокатастрофу, что сзади нас вниз по холму мчится пикап, полный пьяных мужчин, которые охотятся на нас. Я все испортила. Я подвергла своих детей смертельной опасности.

И я должна исправить это.

Я выбираюсь из «Джипа», едва не падаю, хватаюсь за дверцу и понимаю, что по моей белой рубашке крупными неровными пятнами растекается кровь. Неважно. Я встряхиваю головой, роняя красные капли, и ковыляю к задней части машины. У меня есть две вещи: монтировка и аварийный фонарик, который при нажатии переключателя выдает ослепительные вспышки белого и красного света. Еще в него встроена пронзительная сирена. Батарейки свежие, я меняла их на прошлой неделе. Нахожу свой сотовый телефон и кидаю его Коннору, который, похоже, меньше ошеломлен, чем Ланни.

– Звони «девять-один-один», – говорю я ему. – Скажи, что на нас напали. Запри дверцы.

– Мама, не стой там! – просит сын, и я беспокоюсь, что он не станет запираться. Что промедлит, и их вытащат наружу. Поэтому я открываю дверцу и дергаю замок, который издает металлический щелчок. Потом поднимаю окна, оставляя Коннора, Ланни и ключи внутри.

Поворачиваюсь с монтировкой в одной руке и фонариком в другой и жду, пока пикап подъедет ближе.

Но он не доезжает до нас. На половине спуска они на что-то натыкаются, их заносит вбок, и я вижу, как трое мужчин, сидящих в кузове, с воплями вылетают за борт, когда пикап кренится на крутом склоне. Один вопит явно от боли, и я прихожу к выводу, что он что-то сломал себе или по крайней мере сильно вывихнул; однако двое других падают расслабленно, точно бескостные – так бывает с теми, кто сильно пьян. В скрежете металла и звоне разбивающихся стекол пикап опрокидывается, перекатывается через крышу, но не кувыркается дальше вниз. Он лежит на боку, колеса вращаются, двигатель продолжает реветь, как будто водителю не хватает ума снять ногу с педали газа. Трое сидевших в кабине начинают звать на помощь; двое из кузова, оставшиеся на ногах, пытаются вытащить их и едва не опрокидывают пикап на себя. Есть в этом что-то от комедии.

Я вижу, как внедорожник Йохансенов внезапно срывается с места и поспешно уносится прочь по дороге, точно они вдруг вспомнили, что опаздывают на вечеринку. Полагаю, что от вида крови они готовы упасть в обморок. Даже моей. Я знаю, что они вряд ли вызовут полицию, но это не имеет значения: Коннор уже сделал это. Я говорю себе: всё, что мне нужно сделать, – это воспрепятствовать любым враждебно настроенным личностям добраться до моих детей, пока не покажутся маячки полицейских машин. Я не сделала ничего плохого.

Пока, во всяком случае.

Один из пьяниц отделяется и направляется в мою сторону, и я ничуть не удивляюсь, увидев, что этот тот тип из тира, Карл Геттс. Тот, кто оскорблял Хави. Он что-то кричит мне, но я на самом деле не слушаю. Просто пытаюсь высмотреть, есть ли у него пистолет. Если есть, то дело дрянь: он не только может убить меня с того места, где сейчас стоит, но и станет утверждать, будто сделал это из самозащиты, когда я пыталась напасть на него с монтировкой. Я знаю нортонцев достаточно хорошо, чтобы предположить, как это будет. Они не станут думать и пяти минут, прежде чем оправдать этого ублюдка, пусть даже мои дети дадут показания. «Я боялся за свою жизнь», – скажет он. Стандартная защита трусливых убийц. Проблема в том, что это также защита людей, у которых есть все основания бояться за свою жизнь. Как я.

Я чувствую облегчение: пистолета у него нет, по крайней мере, я его не вижу, а он не из тех, кто стал бы прятать «огнестрел». Если б у него был «ствол», он уже размахивал бы им, и значит, монтировка в моих руках сойдет за настоящее оружие.

Он останавливается, и я осознаю́, что Коннор барабанит в окно «Джипа», пытаясь привлечь мое внимание. Рискую оглянуться. Лицо у него бледное, но решительное. Я слышу, как он кричит:

– Я вызвал копов, мама! Они уже едут!

«Я знаю, солнышко». Я вознаграждаю его улыбкой, настоящей улыбкой, потому что это, возможно, в послед ний раз.

Потом поворачиваюсь к пьянице, чей приятель тоже направляется к нам, и говорю:

– Валите отсюда на хрен.

Оба смеются. Второй тип немного выше и шире, чем Геттс, но он же и в большей степени пьян и, споткнувшись о первый же камень, цепляется за приятеля. «Кейстоунские копы» [19], однако смертельно опасные, потому что жестокие.

– Ты раздолбала нашу машину, – заявляет Геттс. – И ты заплатишь за это, сучка.

Дверца перевернутого пикапа с пассажирской стороны резко распахивается, словно люк танка, но, в отличие от танка – и это я могла бы заранее сказать пьяным идиотам, – дверцы машины не предназначены для того, чтобы откидываться назад и лежать ровно. При резком толчке она открывается, пружинит на петлях и со зловещей быстротой захлопывается обратно.

Пьянчуга, попытавшийся вылезти, кричит и отдергивает руки, которыми цепляется за края дверцы – как раз вовремя, иначе ему перебило бы пальцы. Это было бы забавно, если б я не была до полусмерти напугана и не находилась бы в ответе за двух невинных детей – в то время как эти подонки не могут отвечать даже сами за себя.

Когда двое, стоящие на ногах, решают броситься на меня, я направляю в их сторону фонарик и включаю режим вспышки одновременно с сиреной. Это словно кирпич в лицо: меняющиеся, неравномерные, невероятно яркие огни и раздирающий уши визг. Больно даже держать фонарик, а тому, на кого он направлен, приходится намного хуже.