— Но не в три же года? — сказал Эндрю.

— Не уверен. Мне было немногим больше. Мое знакомство с вином поручили гувернеру, а он говорил, что начинать никогда не рано.

— Полагаю, выставил бутыль «Монраше»?[63]— очень серьезно спросил Эндрю.

Ответа Тони я не слышала, поскольку размышляла о том, что издеваться над Тони так же неприлично, как издеваться над Джейми. Потом подняла голову, протянула руку за хересом и, бросив взгляд в сторону Иден, увидела кровь, стекающую у нее по ноге.

Я замерла, словно парализованная. Мои пальцы прикоснулись к прохладной, твердой, скользкой, округлой поверхности бокала, а если точнее, то стиснули ее, а взгляд не отрывался от левой ноги Иден. Женщина, жившая в доме и выполнявшая обязанности прислуги — ее муж числился садовником, но был мастером на все руки, — вошла в комнату с двумя тарелками, на которых были разложены канапе, ломтики яйца, сыра и солений на круглых тостах. Иден как раз взяла у нее тарелки и предлагала закуску Хелен. Она наклонилась вперед, и пышная юбка ее платья немного задралась, так что стала видна обратная сторона коленей. Никто из нас не носил чулок — их было не достать, да и купоны тратить не хотелось, — но Иден надела очень светлые, тонкие чулки, вне всякого сомнения, швейцарские, и струйка густой, темной крови, стекавшая по внутренней поверхности ноги, достигла колена, потом икры и теперь подбиралась к лодыжке, которую обхватывал тонкий кожаный ремешок белой сандалии.

Странно, но я не сообразила, что это может означать. О месячных я думала лишь тогда, когда нечто подобное случалось или едва не случалось со мной. Больше всего я боялась, что, раздав канапе, Иден сядет и кровь испачкает ее красивую, белоснежную, украшенную вышивкой юбку. Но не знала, как поступить. Если уж на то пошло, я и сегодня не знаю. Если бы я шепотом попросила Иден — когда та приблизилась ко мне с тарелкой в руках — выйти на минутку, потому что мне нужно ей кое-что сказать, она рассмеялась бы в ответ, вскинув голову, и громогласно спросила, что такого я могу ей сообщить, чего не должны слышать все и что я хочу скрыть от остальных. С нее станется. Нужно знать Иден. Поэтому я покачала головой, отказываясь от канапе, и позволила ей пройти мимо, но в конце концов взяла себя в руки, повернулась к Хелен и бросила на нее такой умоляющий взгляд, что та — необыкновенно умная, тактичная и проницательная — тут же встала и сказала Иден, что перед ленчем должна наведаться в ванную комнату, и что я, наверное, соглашусь составить ей компанию.

В те времена женщины не говорили друг с другом о месячных. По крайней мере, много. Разве что со сверстницами, и непременно эвфемизмами. Как только мы вышли за дверь, я вкратце рассказала Хелен об увиденном. Я называла это «неприятностью». В конце концов, прогресс по сравнению с Вериным «гость в доме».

Хелен положила мне руку на плечо.

— Но этого не может быть, дорогая. Она же беременна.

— О боже, — сказала я. — Совсем забыла.

— То есть, моя милая, если ты не ошиблась, она уже не беременна.

Хелен оказалась права. Но нам не пришлось ничего говорить. Когда мы вернулись в комнату, декорированный Стюартом китайский салон, который я помню розовым и зеленым, но который просто обязан был быть желтым, Иден там не оказалось. Эндрю выглядел смущенным, а Тони, которому следовало выглядеть смущенным, если не сказать, озабоченным, продолжал рассуждать о приучении детей к земным удовольствиям — на этот раз речь шла о курении сигар. Мы сидели. Ждали. Джейми сказал, что хочет есть. Ему не нравились кусочки омлета и корнишоны на холодном тосте, и я не могу его в этом винить. Внезапно Вера спросила:

— С Иден все в порядке?

— Абсолютно, — ответил Тони. — Она просто поднялась наверх, чтобы припудрить носик. — Теперь все говорят «абсолютно», но в то время Тони, который постоянно использовал это слово, был исключением.

Вера пошла наверх. Ей пришлось взять с собой Джейми, потому что он не хотел оставаться и не хотел ее отпускать. Вошла миссис Кинг, экономка, объявила, что ленч готов; Тони сказал, что все в порядке и что мы будем через минуту. Он вышел, но не для того, чтобы проверить, как там Иден, а чтобы открыть вино, которое должно «подышать».

— У Иден выкидыш, — сообщила я Эндрю.

— Боже.

В комнате был телефон. В этот момент мы услышали, как он негромко тренькнул — кто-то наверху снял трубку параллельного аппарата. Почему-то все догадались, что Вера звонит врачу.

— Полагаю, нам не стоит задерживаться — или как там выражалась эта надоедливая женщина?[64]— а нужно встать и уйти, — сказала Хелен. — То есть не забрать ли нам Джейми, а Веру оставить с Иден?

— Только не Джейми, — сказал Эндрю. — Лучше уж павлины. Но в любом случае нужно уходить.

— Мне все равно ничего в горло не полезет, — сказала я.

Нам стоило большого труда объяснить все Тони. Разумеется, делать это пришлось Хелен, но мы присутствовали и все слышали — его тупость была просто невероятной. Он продолжал настаивать, что это шутка и Хелен его разыгрывает — какие у них были отношения в семье? — а Иден с Верой просто «секретничают» наверху, как это принято у женщин. Потом к нам спустилась Вера, бледная и мрачная. На руках она держала Джейми, который свешивался с ее плеча.

— Я вызвала врача. У Иден сильное кровотечение. Думаю, она потеряла ребенка.

Ленч ел только Джейми. Вера выглядела растерянной, глубоко несчастной и озабоченной, но сын по-прежнему был у нее на первом месте. Она отвела его на кухню и покормила — молоком и сэндвичем с курицей. Мы с Хелен и Эндрю вернулись в Уолбрукс, а потом — как я полагаю, поздним вечером — Тони отвез Веру и Джейми домой. Врач повез Иден прямо в больницу.

Что с ней там произошло? Точно не знаю. Вне всякого сомнения, это знает Тони — но вспомнит ли он, а если вспомнит, захочет ли говорить? Захочет ли рассказать Дэниелу Стюарту? Я уверена, что нет. У Иден был выкидыш, и ей сделали какую-то операцию. Полагаю, у нее могла быть внематочная беременность, когда зародыш прикрепляется к поверхности фаллопиевой трубы. По мере роста зародыша труба может разорваться, и в таком случае ее следует удалить хирургическим путем — иначе женщина умрет. С другой стороны, зародыш мог отделиться сам и быть исторгнут без повреждения трубы. Единственное, что я знаю: после этого выкидыша в семье поговаривали, что Иден не может иметь детей — или ей нельзя. Либо следующая беременность будет угрожать ее жизни, либо она уже не сможет забеременеть. Моя мать говорила:

— Не могу отделаться от мысли, что это результат той жизни, которую Иден вела в женской вспомогательной службе.

Я не знала, что она имеет в виду. Отец тоже не знал. Мы оба объясняли слова матери некими не совсем осознанными предрассудками, мрачным наследием викторианской морали. Однако ее предположение было вполне реальным и с медицинской точки зрения довольно точным. Мать намекала, что Иден, вступая в беспорядочные связи, могла заразиться гонореей, одним из осложнений которой является непроходимость фаллопиевых труб. Говорят, в прошлом именно по этой причине во многих семьях было лишь по одному ребенку. Новобрачная заражалась гонореей от мужа одновременно с зачатием, и ребенок благополучно появлялся на свет. Но болезнь прогрессировала, фаллопиевы трубы становились непроходимыми, что делало невозможным следующее зачатие. Если Иден действительно подхватила гонорею от любовника, результатом могла стать внематочная беременность.