Теперь Михаил уже не походил на пациента этой клиники, вид у него был вполне приличный, интеллигентный и респектабельный. Может быть, попробовать выдать себя за доктора?

Белый халат нашелся сразу, белая шапочка – тоже. Михаил уверенно шел в регистратуру клиники. Все вокруг суетились и бегали с какими-то неотложными делами. На спокойного доктора никто не обращал внимания. Войдя в регистратуру, которая совмещала и функции канцелярии, он не обнаружил там ни одного человека. В дверце шкафа, в котором хранились личные дела больных клиники, торчали ключи. «Что у них тут, пожар объявили? Таким везением грех не воспользоваться. Сказав “а”, надо сказать и “б”. Надеюсь, это будет моим последним преступлением в двадцатом веке. Беззаконие вынуждает прибегать к беззаконию».

Спустя минуту Михаил уже перебирал личные дела. А вот и документы Михаила Петрова. Здесь же лежал и паспорт. Он взял всю папку целиком и засунул ее за пазуху.

– Что это ты удумал, Михаил?

От неожиданного вопроса Михаил вздрогнул и резко обернулся. Перед ним стояла та самая пухленькая и добродушная медсестра.

– Я взял свои документы.

– Но это же преступление!

– В нашей стране все шиворот-навыворот. Я забираю свое. Разве это преступление?

Она молчала.

– Иначе мне отсюда никогда не вырваться.

– Дурачок ты, дурачок. Куда ты денешься? С документами или без документов, тебя быстро найдут. В нашей стране бежать некуда. Вот теперь я вижу, что ты точно ненормальный, – и, помолчав, добавила: – Как и все мы.

В конце коридора показались два близнеца-медбрата. Их свирепый вид не предвещал ничего хорошего.

– Помогите мне, – он сделал паузу и спокойно с нескрываемой мольбой в голосе, сказал медсестре: – Пожалуйста.

С этими словами Михаил повернулся к медбратьям спиной и стал рассматривать график, который машинально взял со стола.

Медбратья приближались к регистратуре. Пока что они были заняты своим разговором. Один из них держал в руке сопроводительные документы на Михаила, которые им выдали в Военно-медицинской академии. «Двое из ларца» несли его сопроводительные документы, как заразу, с отвращением и ненавистью. Вид у этих здоровяков был настолько свирепый, что Михаил ощутил это даже спиной.

Медсестра схватила швабру и стала протирать пол мокрой тряпкой. Медбратья вошли в кабинет.

– Куда, окаянные! Не видите, что ли, уборка! Что приперлись?

– Да вот документы привезли, сопроводительные.

– Давайте сюда, сейчас доктор освободится, я их ему передам. Ну, что встали?

– Вот, держите, – произнес один из медбратьев и нерешительно протянул ей пакет. Медсестра выдернула пакет из рук и тут же шепотом произнесла:

– Ну все, сдали и идите с богом, занимайтесь своим делом. Сейчас не до вас, сам главврач приезжает. Ну идите же, что встали, как истуканы?

Медбратья даже не взглянули на Михаила. Они развернулись и отправились в обратную сторону.

– Ой, Михаил, все же взяла я грех на себя. Ты прямо загипнотизировал меня. Ну уж чего теперь, давай я тебя провожу, только мигом.

– Вы помогли мне. Вы спасли меня. Но почему?

– Я тут своего вспомнила. Он, конечно, муж был никакой, но не преступник. За никчемностью руководство завода его все время в совхоз посылало, на уборку урожая. Идет он как-то вдоль поля и видит – повсюду вдоль дороги морковка валяется. Из ящиков повыскакивала, когда грузовики по ухабам ехали. Ну он и насобирал полную сумку. А тут милиция. Словом, дело дошло до суда. Статья ему грозила за хищение социалистической собственности. Ему бы извиниться, поплакаться, а он в бутылку полез, мол, что ж вы, мерзавцы, творите? Человека за три кило морковки судите, которую он из грязи достал на проезжей дороге, а директор совхоза, который ворует машинами, если попадется – только выговором по партийной линии отделается. Это справедливо? Словом, дали ему «по справедливости» два года химии. Хорошо хоть не колонии. Был никчемным, а вернулся совсем пропащим. Я с ним развелась… Не тягайся ты с властью, не лезь на рожон. Вот я о чем подумала. Вот тебе еще принесли бумаги, забирай и их.

«Ну наконец-то все позади. Прощай, Пряжка!» Михаил пулей полетел вдоль набережной, выскочил в какой-то переулок, поймал там частника на «Жигулях», и они покатили на проспект Просвещения. Все, что он хотел сделать, было сделано.

Михаил остановил машину за один квартал от Юлиного дома, рассчитался с водителем, быстрым шагом прошел через дворы и, внимательно оглядевшись по сторонам, вошел в дом. В нервном нетерпении он поднялся на лифте на девятый этаж, подбежал к двери и позвонил. Дверь тут же распахнулась. На пороге стояла заплаканная Юля.

– Все, все, все. Никаких слов. Никаких слез. Быстро собирайся. Все объясню по дороге. Забудь о записке.

Юля взяла свою сумочку, заперла дверь на все замки, и они сели в лифт.

Сейчас я отвезу тебя на Старо-Невский, домой. Вот, держи, это мое личное дело. Паспорт я возьму себе. Передай личное дело отцу, пусть он его хорошенько изучит, там все противозаконно. Если удастся меня реабилитировать, буду счастлив. Тогда я смогу вернуться к тебе на законном основании. Ты только жди меня и ни о чем плохом не думай.

– Как скажешь, я очень сильно тебя люблю.

– И я тебя тоже.

Михаил на короткое время взял на себя роль своего родственника. Объяснять Юле сложную ситуацию с двойниками он не стал.

В то время, когда Михаил высадил Юлю на Старо-Невском из такси, а сам отправился дальше, из дверей лифта на проспекте Просвещения вышел его куратор. Он позвонил в дверь. По стечению обстоятельств в этот момент дверь квартиры номер 135 открылась и в ней показалась молодая красивая армянка. Она закрыла свою дверь на замок и как бы между прочим учтиво сказала:

– Вы к Юле? А она только что с Михаилом ушла из дома. Я их в окно видела.

Мужчина приятной наружности вежливо поблагодарил женщину, а про себя подумал: «Надо все начинать сначала. Что за страна, ничего никому поручить невозможно. Доставить психа в больницу – и того по-человечески сделать не могут. Что я доложу генералу?»

08.08.08

Конец первой части

Лиза уехала и оставила пустоту. Сначала все было нормально. Ведь так они и договорились. Умом Михаил понимал, что так и должно быть, так было запланировано. Так они решили вдвоем. Это ненавистное слово «так» повторялось и повторялось, словно он сам себя пытался в чем-то убедить, уговорить, успокоить. Но спокойствия не было. Хуже всего было то, что Михаил сам настаивал на ее поездке.

Он никак не мог избавиться от жуткого ощущения свершившейся трагедии – знаешь, что человек жив, где-то рядом, но с ним невозможно встретиться. С ним нельзя посоветоваться. Ему нельзя сказать то, что камнем лежит на сердце. Именно в такие минуты хочется, чтобы кто-то родной и близкий помог тебе поднять этот непомерный груз и выбросить его как можно дальше, навсегда, чтобы даже не вспоминать. «В тюрьме и то бывают свидания, – с горечью подумал он. – Это даже больше, чем одиночная камера, это испытание ненужной мне свободой. Что это за слово такое – “свобода”?» И снова он лукавил. Свобода – это вожделенная мечта каждого молодого человека, в том числе и его. «Но от нее мне совершенно не сладко».