Видео заканчивается и возвращается к начальному кадру, где на фоне лица двойника топорщится острым шрифтом заголовок: «Человека не пустили в храм Христа Спасителя, избили и арестовали только за то, что он похож на Иисуса Христа».

Гнев вспучивается во мне как изжога. Представляю миллионы глаз, сосущих, смакующих, хлебающих эти кадры из смрадно кипящего ими интернета. Мучительно осознаю бессилие остановить, прекратить, выжечь эту бесовщину. И не только эту, а вообще всю ненависть, все глумление, со всех сторон накатывающие на Церковь… Даже те, кто поставлен нас защищать, смотрят на нас, как… Как на какую-то бутафорию, непонятно кому и зачем нужную. Пренебрегают, предают. Почему не смогли пресечь эту провокацию? Почему на пути этого ряженого не встал кто-то умный и опытный, кто повел бы себя не так грубо и глупо?.. Потому что умные и опытные работают с другими и на других уровнях. А мне достаются Хоронько и Лопаткины… Но если… Если все еще сложнее и гаже? Если провокацию готовили не извне, а изнутри? Возможно? Еще как возможно!

– Собственное расследование, – говорю я Савве. – И срочно. Артемия с его ребятами привлеки. Но больше никого… А что известно про это хулиганье, которое на ряженого налетело?

– Организация. Называют себя православным батальоном «Скрепы».

«Скрепы»… Мрачная догадка об истоках провокации перерастает в уверенность. Уж больно это похоже на почерк нашего расчудесного владыки Григория.

– О расследовании докладывать ежедневно. Особо проверить, не связаны ли эти парабаланы[21] с владыкой Григорием.

Савва смотрит непонимающе.

– Простите, Владыко, кто не связан?..

– Савва, чадо разлюбезное! – Мой гнев все-таки вырывается наружу: – Ты вообще чему-нибудь учился в академии или только у ректора келейничал?

Ефрем быстро передает Савве телефон. Понимаю, что он успел найти в интернете что-то про парабаланов. Савва испуганно читает с экрана, как школяр, которому кинули шпаргалку. Едва сдерживаюсь, чтобы не выбить телефон у него из рук.

– Убери! Хватит просвещаться!.. Чада любезные, умственно девственные… – Я стараюсь успокоиться. В конце концов, эти двое не виноваты. – Так. Еще одно важно: в чем собираются обвинить этого провокатора?

– Организация беспорядков, оскорбление чувств верующих, – мямлит Савва.

– Что?! Совсем ополоумели? Хотите новый заголовок: «РПЦ уже оскорбляет сам вид Иисуса Христа»?! О, Господи!..

Поясницу опять пронзает боль. Я сползаю ниже, чтобы занять лежачее положение.

Вспоминаю еще одну деталь.

– А что известно про эту шерсть у него в сумке? Зачем она ему была нужна?

Савва морщит лоб, пытается вспомнить что-то про шерсть. Наконец вскидывается:

– Да, Владыко! В полицейском протоколе было, что он вытирал ею кровь и клал обратно в сумку. А когда спросили зачем, сказал, что хочет использовать окровавленную овечью шерсть в своей новой скульптуре.

– Шерсть? В скульптуре? – переспрашиваю я.

– Да, Владыко. Так он сказал.

– Сумасшедший, – говорю я. – Вот и направление для работы с ним.

За окном проплывает створка кованых ворот, висящая на массивном кирпичном пилоне. Похоже, приехали.

– Ох, Савва, – вздыхаю я. – Хочу быть Чуркиным.

– Что, Владыко? – опять не понимает Савва.

– Говорю, хочу быть свободным художником…

Хорошо, что я совсем отказался от лимузина в пользу микроавтобуса! Это Артемий надоумил – молодец! Из лимузина меня в последнее время двое вытаскивали, как какую-нибудь старую развалину. А из автобуса сам выхожу, слава Богу, только на чью-то руку опираюсь. Кстати, чья рука мне подана сейчас? Это рука здешнего епископа. А где же Глеб? Вот он – первым стоит в ряду встречающих. Ох, да его не узнать! Посолиднел, распрямился, даже, кажется, выше стал. Глаза светятся радостью – похоже, он единственный в этом ряду, кто мне искренне рад. Иду к нему сам, обнимаю. Он прикладывается к руке, улыбается, твердит: «Владыко, Владыко…» Другие, похоже, не знают, как себя вести, – место ведь особое. Подходят со скорбными физиономиями. Я предупредил: здесь – никаких колоколов, никакого хора на крыльце, никакого хлеба-соли! Да умница Артемий и сам все понимает. Это он тут хозяйничал – не только по моему благословению, но и по давней дружбе с Глебом. Дорожку вот, правда, зря раскатали. Можно было обойтись. Да и архиереев набежало многовато. Поместимся ли в здешнем храме? Тесно там, наверное… Так, а кто эти штатские? Одного знаю – зам из Минздрава, мы с ним в последнее время обсуждаем дела наши невеселые, толковый мужик. Еще сухопарая мадам в стрекозиных очках – эта из московского правительства. И краснолицый толстяк в белом халате – здешний главврач. А эти, поодаль, – похоже, родители больных детишек. Иду к ним. Лопаткин суетится, бубнит что-то в рацию, лезет вперед вместе с одним из своих гренадеров. Зло на них смотрю, и они отваливаются в стороны. Подхожу к родителям, молча благословляю всех скопом. Какая-то женщина, вся в слезах, склоняется под благословение. Благословляю ее отдельно, обнимаю… Сам начинаю чувствовать – да, место особое.

Замечаю, что прессы сегодня необычно много. Лопаткинцы с этой наглой братией едва справляются. Значит, попали мы в болевую точку с визитом в хоспис… Или… Эх, не хочется так думать, но, может быть, это из-за вчерашнего скандала такой всплеск интереса?.. Как теперь говорят?.. Хайп поймали. Ох не нужен, не нужен мне такой хайп!

Четыре ступеньки к главному входу и еще десять-двенадцать ступеней по широкой внутренней лестнице. Но поясница пока ко мне милостива… Вестибюль неожиданно помпезный. Готика. Кому-то кажется, что готика – это устремление вверх, в горние выси. А я всегда видел в готике что-то зловещее – как будто каменные фонтаны бьют из-под земли и выносят оттуда все инфернальное… Ага, а вот, кажется, и оно – вот эти фигуры справа и слева от лестницы – большие, в человеческий рост. Тщательно задрапированы, но ткань тонковата, и проглядывают очертания каких-то пляшущих козлоногих из черного чугуна, с канделябрами в лапах… Сатиры, что ли? И что же – они всегда так упрятаны или это к моему приезду постарались?.. Усмехаюсь про себя, вспоминая житие святителя Митрофана. Однажды он отказался идти к Петру Первому в его новый дворец, пока с парадной аллеи не уберут «идолов» – всяких там Афродит, Артемид и Аполлонов. Чуть головы не лишился, храбрец. Но я не святой Митрофан, так что замотанных сатиров потерпим…

К храму ведет широкий коридор. Глеб семенит справа, подстраиваясь под мою медленную поступь. Слева – местный епископ. Сегодня я отберу у него этот приход, даровав здешнему храму ставропигию. Савва катит за мной кресло. Но, Бог даст, оно мне не понадобится. Да и стоять мне даже лучше, чем сидеть. Только потом, после длинных служб, бывает ох как тяжко… Сейчас меня ждут литургия и ставропигиальный чин. А завтра – Вербное воскресенье. А потом – Страстная неделя. А там – и все пасхальное… Ох, Господи, помоги пережить! Может быть – последняя моя Пасха… Но ничего, все по милости Божьей…