«Я знаю, как они прекрасны, — писал Давид в письме к Николаю Борисовичу в Москву 1 октября 1811 года о картинах, — и поэтому я не осмеливаюсь принять полностью на свой счет все похвальные слова, которые Вы изволите мне говорить, … припишите их, князь, той радости, которую я и другие, работающие для Вашего Превосходительства, испытывают при мысли, что их труды будут оценены столь просвещенным князем, страстнымпочитателем и знатоком искусства, который умеет входить во все противоречия и сложности, которые переживает художник, желая наилучшим образом выполнить свою работу»[176].

Ж. Л. Давид. «Сафо и Фаон». Из собрания князя Н. Б. Юсупова. ГЭ.

Эти слова свидетельствуют о том, что под маской внешней учтивости между князем и художником скрывались вполне человеческие отношения и симпатии.

Во время последнего заграничного путешествия Николай Борисович покупал произведения преимущественно французских художников, как старых, так и современных. До этого в княжеской коллекции преобладали работы итальянских и голландских мастеров.

В Юсуповском архиве находится немало писем художников, преимущественно французских, обращенных к Николаю Борисовичу, периода его второго заграничного путешествия. Князь был дружен со знаменитым Жаном Батистом Грезом; сохранилась и частью опубликована их переписка[177]. Юсупову удалось собрать крупнейшую в России коллекцию картин выдающегося художника. Развешенные вместе, они производили впечатление выдающегося художественного ансамбля. Теперь значительная их часть канула в небытие. В музее-усадьбе «Архангельское» хранится только одна работа мастера.

Ж. Б. Грез. «Письмо». ГМУА.

Напротив, только официальные отношения связывали Николая Борисовича с любимым учеником Давида Антуаном Жаном Гро. Ему князь заказал громадный конный портрет своего сына Бориса Николаевича. В портрете, по мысли Николая Борисовича, причудливо соединилось несоединимое — символика Мальтийского Ордена и татарский костюм мальчика. Гро никогда не видел портретируемого. Лицо писалось по живописной миниатюре. В былые времена портрет этот непременно украшал парадную столовую в Архангельском. После переходов в советское время из одного музейного собрания в другое теперь он украшает экспозицию московского Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, а в родовом имении осталась старая ремесленная копия.

Порой в княжескую коллекцию попадали не оригинальные произведения, а старые копии, зачастую исполненные хорошими мастерами. Юсупов отнюдь не пренебрегал ими, более того, старался, чтобы произведения больших мастеров хотя бы в копиях оказывались в России, рассматривая их в качестве самостоятельных произведений искусства. Не случайно, еще живя в Риме, князь мечтал перевезти на Родину «все достойное, что есть в Вечном городе из художеств», дабы исполнить тем самым как собственные художественные замыслы, так и будущего императора Павла Петровича, столь характерные для людей эпохи Просвещения.

А. Гро. «Конный портрет кн. Б. Н. Юсупова». ГМИИ.

И еще один маленький штрих к портрету Николая Борисовича времен его последнего путешествия по Европе. Юсупов, кажется, не был бы самим собой, если бы не привез из-за границы в дополнение к коллекциям еще «кое-что» прекрасное — новую пассию. «Мамзель Софья Степановна», как именовали ее в России, приехала не одна, а с сыном Алексеем, разумеется, Николаевичем.

Первоначально чувство к ней, надо полагать, оказалось очень сильным. «Мамзель» пользовалась моментом, сколько могла. Она получала ежемесячно 300 рублей только на карманные расходы. Ей оплачивался и стол, и богатые туалеты. Всевозможным подношениям не было конца. Более того, «мамзель» нашла нужным продать князю даже привезенные с собой серебряные вещи и кухонную медную посуду. Сын «мамзели» обучался за счет Юсупова танцам и рисованию.

Архангельское. Парадный двор Главного усадебного дома. Фотогр. 1910-х гг.

Через год московской жизни Софья Степановна обнаглела до того, что стала претендовать на молочную ферму в только что приобретенном Архангельском. Тогда ей без особых церемоний указали на место. Сохранились сведения, что вскоре она приняла предложение выйти замуж за некоего кухмейстера, после чего в официальных документах стала именоваться уже «Мадам Денос». Вместе с князем «мадама» спасалась от своих соотечественников-французов в Астрахани. В Астраханских же степях след ее теряется[178].

В 1810 году, в первые месяцы по возвращении из-за границы, князь Юсупов волей-неволей стал участником почти детективной истории. Николай Борисович, как помнит читатель, всегда много внимания уделял увеличению своих земельных владений, вполне разумно полагая, что земля и крепостные при умелом ведении хозяйства могут стать надежным источником постоянного дохода. К тому же почти при каждом своем имении Николай Борисович заводил то или иное производство, пусть и небольших размеров, но непременно приносящее доход. В 1810 году Юсупову представился случай купить у вдовы князя Николая Алексеевича Голицына, княгини Марии Адамовны, имение, ставшее подлинной жемчужиной рода — будущее знаменитое Архангельское, которое тогда, пусть — в недоделанном виде, обремененное долгами и частичным запустением, производило огромное впечатление. Голицыны приходились Юсупову по сестре родней, почему ему явно не хотелось, чтобы такое драгоценное поместье ушло из семьи.

Однако прежде Николаю Борисовичу пришлось выдержать настоящее сражение с Иваном Александровичем Нарышкиным — дальним царским родственником по линии матери Петра Великого, известным сплетником, волокитой, карточным шулером, ставшим княжеским конкурентом в деле покупки Архангельского. Разумеется, к нему Николай Борисович лично никогда не обращался, писем не писал, предпочитая ловко построенную интригу за спиной противника…[179].