Взяты Бендеры, Аккерман, Брэила, взят Бухарест. Россия одерживает победу за победой. Фридрих II посылает своего брата Генриха в Санкт-Петербург уговорить Екатерину пойти на мирные переговоры с Турцией. Та не согласна: ей нужна вся Молдавия и Валахия. Советники подговаривают ее повышать требования, раз противник на грани краха. Но тут Австрия захватывает графство Циас в Польше под надуманным предлогом усиления собственной безопасности. Екатерина не реагирует. Молча соглашаясь на австрийскую аннексию, она тем самым заранее оправдывает свою интервенцию. Если Австрия может, «почему бы и мне не отхватить что-нибудь», – заявляет она цинично. В январе 1772 года она, Фридрих II и Иосиф II заключают секретное соглашение о разделе Польши. Вскоре Станислав Понятовский, человек слабохарактерный, узнает, как изуродована «в высших сферах» карта его страны. К России отходят белорусские города Полоцк, Витебск, Могилев, Мстиславль, то есть территория с 1 600 000 жителями. Пруссия забирает себе Варен и часть Поморья, кроме Гданьска, с населением 900 000 человек. Ну, а Австрия, при всех благочестивых причитаниях Марии Терезии, отхватила себе львиную долю: Галицию с населением в два с половиной миллиона жителей. Так Польша лишилась трети своей территории. Окончательный договор, подписанный в Санкт-Петербурге 2 августа 1772 года, гласит, что эти ампутации были совершены «ради восстановления порядка в этой стране и придания ее политике большего соответствия интересам ее соседей».

Столь наглые оправдания никого не могут обмануть. И если Станислав Понятовский по привычке покорно принимает все решения Екатерины, то польская шляхта гневно бурлит от такого унижения. В Западной Европе слышны возгласы возмущения против трех «разбойников», обкорнавших безоружную страну. Язвительные памфлеты, карикатуры и куплеты, полные жажды мести, рождаются на чердаках, затем спускаются в салоны. Даже Мария Терезия, чей сынок Иосиф II доблестно участвовал в разбое, заявляет: «Я чувствую, как краска стыда закрывает мне лицо». В отчаянии поляки зовут на помощь Францию и Англию. Но во Франции на смену энергичному герцогу Шуазёлю пришел осмотрительный герцог д'Эгийон, которому вовсе не хочется объявлять войну «ради прекрасных глаз Польши». Англия тоже ограничивается выражением сожалений, не двинув при этом ни одной пешкой на шахматной доске Европы. Остаются лишь философы. Заклеймят ли они ту, кому привыкли курить фимиам? Нет. И на этот раз они оправдывают «просвещенную государыню», чьи войска перешли польскую границу лишь для того, чтобы «положить конец фанатизму».

«Все становится законным и даже полезным для общественного блага», – писал когда-то Гельвеций. А Вольтер, говоря о трех соучастниках расчленения Польши, заявляет: «Вот они, три правильные и мудрые головы в одном чепчике». После первого договора о разделе он выражает пожелание, «чтобы участники его не останавливались на столь верном пути». Бунт поляков он называет «итальянским фарсом», то есть «самым постыдным и трусливым событием века».[92] И даже осмеливается написать такое: «Забавно и выглядит противоречивым, когда с оружием в руках поддерживают снисходительность и терпимость, а нетерпимость (поляков) так отвратительна, что заслуживает хорошей трепки». Обращаясь к Екатерине, он пишет: «Я не убийца, но, похоже, стану им, чтобы Вам помочь».

Так философ-пацифист становится воинствующим памфлетистом из преданности своей «Семирамиде». А она, в свою очередь, признается Гримму: «Быть может, я добра, обычно – мягка, но временами мне ужасно хочется добиться того, чего хочу». И вот ей «ужасно» хочется Польшу. И она ее получит. По частям. Первый успех ее окрыляет. Ей еще «ужасно» хочется получить Крым, выход на Кавказ и в бассейн Дуная для свободного плавания по Черному морю. Для этого ей надо довести турок до отчаяния. Весной 1772 года они, похоже, уже достаточно измотаны и с ними можно было бы вести переговоры с надеждой на их готовность к пониманию. Мирные переговоры могут начаться в маленьком городе Фокшаны, в Молдавии. Императрица решает, что ее будет представлять Григорий Орлов, фаворит, только что покрывший себя славой при ликвидации чумы в Москве. Какова ее цель: показать неизменное свое к нему расположение или удалить еще раз от себя на несколько месяцев?

Отправляется он с большой помпой. Его сопровождает царский обоз. Екатерина подарила ему сюртук, расшитый по всем швам бриллиантами. Орлов так прекрасен в этом костюме, что в момент расставания она с восторгом любуется им. Глядя на него, она ощущает в себе те же нежные чувства, что родились когда-то в сердце великой княгини. Вот что пишет Екатерина своей подруге, мадам де Бьельке: «Думаю, что мои ангелы-хранители (полномочные представители) уже встретились с этими ужасными бородатыми турками. Без преувеличения могу сказать, что граф Орлов – самый красивый мужчина нашего времени – должен казаться истинным ангелом по сравнению с этими неотесанными хамами; свита у него тоже блестящая, все как на подбор… Могу держать пари, однако, что он затмевает всех вокруг. Этот посол – исключительная личность, природа щедро наградила его прекрасным лицом, умом, сердцем и душой!..»

В Фокшанах Орлов чванливо кичится своим богатством и перед русскими, и перед ошеломленными турками. Он опьянен назначением его полномочным представителем и чувствует себя не фаворитом, а царем. Выпячивает грудь, ходит напыщенный, речи его длинны и туманны, он категоричен, хотя и мало понимает в этом деле. Его задача – подготовить мирный договор, а он жаждет вновь начать войну, чтобы затмить на поле боя всех других русских полководцев. Он требует права командовать армиями, в ходе заседаний спорит с генералом Румянцевым и грозит его повесить, если тот будет ему противоречить, не выполняет предписаний, полученных от Панина, замышляет бросок для захвата Константинополя, мешает вести переговоры своими неуместными выступлениями. Потом неожиданно прерывает переговоры и организует серию сногсшибательных празднеств, на которых появляется в знаменитом сюртуке, усыпанном бриллиантами.

Из Фокшан до Екатерины доходят тревожные вести о ее сиятельнейшем «посланнике». Слухи, еще более тревожные, ходят по столице. Недруги фаворита спешат проинформировать Ее величество о похождениях графа Орлова вдали от императорского двора. Убедившись, что он ей изменяет, Екатерина подавляет в себе задетое самолюбие. Речь не идет об отзыве неверного Григория для наказания или хотя бы для объяснений. Их связь уже давно – дань привычке. Воздавая должное красоте и силе своего любовника, она уже не испытывает былого трепета открытий. Лучше всего было бы заменить его, да поскорее. Кандидатов хватает. Екатерина проводит им смотр. Например, есть Потемкин, молодой офицер, аристократ, бедный, но ума палата, тот самый, что дал ей темляк перед решающим походом на Петергоф. После этого он очень умно и компетентно участвовал в работах Большой комиссии. Екатерина его привечает, он стал одним из постоянных участников бесед в Эрмитаже, чем вызывал ревность Орловых. Во время партии в бильярд гигант-грубиян Алексей Орлов повздорил с Потемкиным и в драке выбил ему глаз. Хоть и одноглазый и косящий оставшимся глазом, Потемкин по-прежнему интересует императрицу. От него исходит особый шарм смеси ума и мужественности. Это сочетание очень любит Екатерина. Она внимательно следит за карьерой любимца, посвящает его в дела Сената, приглашает для него наставника-француза. Храбрость Потемкина в битве при Хотине стоила ему наград и чина генерал-майора. И чем больше Григорий Орлов раздражает Екатерину своими проделками, тем чаще она думает о «другом». К сожалению, этот «другой» далеко и занят военными операциями. Надо искать кого-то еще. Ждать она не может. Никита Панин расхваливает ей достоинства некоего Александра Васильчикова, двадцативосьмилетнего корнета конной гвардии, потомка знаменитого русского рода. У него прекрасное лицо, могучее телосложение и ограниченный ум. Но ведь назначение его – не ученые беседы. Екатерина наблюдает за ним в Царском Селе, когда он красуется на коне в составе эскорта, сопровождающего ее карету.