Ты не надейся, не будет покоя —

сколько тебе ни гулять, —

станешь как я, будешь вместе со мною

тоже в кругу танцевать.

— Судный день близок, «черная смерть» — это только прелюдия. Антихрист готовит вам еще более страшные испытания! — надрывно вещал какой-то священник. — Sic transit gloria mundi. Vanitas vanitatum![150]

В такт молитвам и причитаниям звучали удары плеток и удары крестов о мостовую, усиливая сострадание толпы до такой степени, что многие присоединялись к процессии — помимо всего прочего еще и для того, чтобы поглазеть на глубокочтимую Гиомар, которая шла медленно, сложив на кресте руки с церковной чашей, словно фея Моргана похищенным у короля Артура Граалем[151]. Полы ее белого балахона с огненного цвета накидкой развевались, на голове был терновый венок. С величественным видом — рот приоткрыт и искажен гримасой скорби, которую она скорее изображала, чем переживала на самом деле, — она, казалось, парила над беспорядочной толпой, выкрикивая:

— «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на часть рек и источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки»[152]. Отвратил ты лик от своей блаженной паствы, Боже всемилостивый!

Яго подумал, что эта апокалиптическая ссылка на горечь источников неслучайна, она — часть какой-то хитроумной комбинации. И молящиеся словно ждали этих слов: тут же послышались гневные выпады против евреев, их обзывали отравителями, вероотступниками и нечестивыми убийцами.

— Придет день, откроются могилы наших святых, они вернутся из Божьего града и потребуют от нас крови этих алчных ростовщиков! — вопил доминиканец.

— Dies irae! — кричали обезумевшие участники процессии. — Пусть благословенная кровь Спасителя освободит нас от этих чудовищ Апокалипсиса!

— Это племя угнетателей, союзники сатаны, они повинны в наших несчастьях! — орали в толпе. — Наказать их, проливших кровь Христа и навлекших на нас чуму!

— Сеньор дон Педро, учреди в своих королевствах святую инквизицию! — взывал монах.

Яго, уже задумавшийся о потустороннем мире, машинально глядел на беснующихся грешников, с еще большей яростью хлеставших по своим окровавленным спинам. Разум отказывался воспринимать все коварство этих мракобесов, которые день за днем заражали богомольцев бессмысленной ненавистью к иудеям, с которыми те мирно уживались многие века. Тем не менее он подумал, что сами мараны, должно быть, уже предупреждены, потому что вокруг не было видно ни одной желтой шапочки, ни одного иудея. Это его несколько успокоило.

— Троны, владычества и силы ангельские, оградите нас от зла и проводите нас в царство славы, в Иерусалим небесный! — взывала толпа.

Солнце, похожее на кусок оплавленной серы, стояло над домами, освещая процессию призраков, ведомую, казалось, самим Люцифером. Обвинения, проклятия и их зловещие отзвуки растворились в пустынных переулках в безумном ропоте и растущей темени.

Они похожи на бесплотные создания, которых специально доводят до исступления, чтобы затем с их помощью исправить некую ошибку матери-природы. Уверен, прольется семитская кровь. Кто остановит этот марш сумасшедших? — говорил себе Яго, придя в тоскливое состояние от всего этого зрелища.

Небесный свод был свободен от звезд, которые как будто не желали становиться свидетелями этой роковой ночи, не будучи в состоянии остановить надвигавшиеся кровопролитие и ужас.

Надышавшись дыма и до тошноты наслушавшись призывов к пыткам и изгнанию дьявола, Яго спешным шагом направился в сторону еврейского квартала, чувствуя внутри неприятную дрожь.

— Пропади моя душа, если сегодня не прольется иудейская кровь, — с тревогой повторял он по дороге.

Его путь пересекся с клириками Санто-Доминго, которые размахивали буллами Авиньона и уговаривали прихожан у харчевен оставить карты и кости и присоединиться к кающейся процессии. Портовых грузчиков они подбивали надавать шлюхам по задницам и донести, кто из знакомых — маран, даже если у того хотя бы четверть еврейской крови. Потом он натолкнулся на лжемонаха, торговавшего кусками старого пергамента и свидетельствами о чистоте крови. Тот деловито преградил ему путь, предлагая свой товар, где были и ладанки с мощами, все за гроши. Яго, не глядя, оттолкнул его от себя.

— Глупец! — обозвал его коробейник. — Здесь бродит дьявол, а эти вещи, если повесить на себя, защищают от его дыхания! Козел!

Он ускорил шаг, как будто его уже преследовали агенты инквизиции, но тут же остановился, потому что сверху, из квартала Пласентинес, донесся топот и ужасные крики. Затем стали видны всполохи факелов и фонарей, что освещали побеленные известью стены, на которых плясали тени. Их мерцание приближалось, будто светящееся чудовище, и воздух наполнился горькой смолистой вонью. Он так и застыл на углу, за который уже хотел повернуть. Свирепая толпа, потрясая дубинками, крючьями и вилами, катилась с криками, озираясь по сторонам в поисках какого-нибудь марана, чтобы забить его или повесить. Ею верховодил кривоногий горбун со сросшимися бровями, его голову покрывал нелепый бугор бурого капюшона. Его гротескная и зловещая фигура внушала трепет.

— Режьте глотки маранам, виновникам чумы! — взывал он. — Ищите их!

Как ненасытная саранча, фанатики роились перед стенами домов, шарили в винных погребах, в пустых лавчонках, вынюхивая везде этот неуловимый и такой ненавистый смрад иудейский. В суете и криках жаждавшая расправы толпа растекалась по переулкам, чтобы потом снова слиться — вобрав в себя новых добровольцев, еще более крикливых, которые присоединялись к поискам и погоне за каким-нибудь заблудшим евреем, чтобы растерзать его. Яго пошел дальше, углубившись в темные переулки, однако тут же попал в какой-то длинный и узкий проход и снова оказался перед той же оравой, охваченной безмерной яростью. Он в панике уставился на них и на ломаную фигуру карлика Бракамонте с дубинкой из дрока, который призывал к штурму синагоги.

— Язычники, еретики! — кричал он. — Их Бог приговорил!

Разгоряченная ватага, теснясь, ринулась за своим лидером, и Яго недолго думая последовал за ними, загипнотизированный светом факелов. Они бежали, как голодные волки, так что лекарю пришлось остановиться у одного из фасадов, чтобы перевести дух, нагнал он их уже перед самой синагогой, которая высилась, белоснежная и тихая, подпирая зубчатыми башнями подернутое оранжевой дымкой небо, наглухо закрытая, что было неудивительно.

Он поднял голову и увидел, что в тот же самый момент процессия кающихся грешников заканчивала свои искупительные обряды на ступенях кафедрального собора, уже без сил поджидая благословений какого-нибудь чина и окружая величественную мать Гиомар со впалыми щеками, глядевшую на них голубыми глазами с поволокой. Яго стала бить дрожь, потому что трагедия могла разыграться в любую минуту. Его взгляд шарил по толпе, жаждущей крови и расправ, потом за ней — и остановился на больнице, где горело несколько светильников. Неожиданно двери ее раскрылись, и оттуда, привлеченные суматохой, показались служители и врачи. Некоторые из них, на свое несчастье, были в столь ненавистных толпе желтых шапочках.