Яго понимал, что не сможет долго выдерживать злобные происки монахини, ее змеиную готовность к смертельному удару, что его ждут одиночество и страх. И хотя его обуревали сомнения, он смирился с горькой реальностью.

— Что ж, видно, таков мой злой рок. Вы правы, у меня нет другого выхода.

— Сейчас не время для взаимных сочувствий, но такую судьбу не грех обмануть. Держитесь.

Думая над задачкой, которую задал ему советник, Яго не заметил, как в комнате возник сопящий и потный Ортегилья. Тот вышел в центр комнаты и бросил котомку на пол.

— Матерь скорбящая, как же я молился, чтобы увидеть тебя здоровым!

Яго отметил, что тот был возбужден и беспокойно ходил по комнате с мрачным выражением лица. Но затем Ортегилья запустил руки за лоснящийся пояс и с явной брезгливостью вытащил какую-то бумажку. Виновато взглянул на больного и неуверенно сказал:

— Честное слово, мне жаль огорчать тебя! Но эта записка была вчера повешена на двери твоей приемной, думаю, там может быть что-то важное и тебе надобно знать. Я не понимаю латыни, но нутром почуял, что там нет ничего хорошего. Спросил в таверне «Дель Соль» у писца Руя, он и перевел. Ты не заслуживаешь этого. — Тут глаза его покрылись пеленой слез.

Дрогнувшей рукой он положил перед оцепеневшим Яго листок, на котором было написано несколько слов готическим шрифтом разведенными красными чернилами, необычайно похожими на те, что Яго видел на этикетках, флаконах и банках, хранимых в аптеке. Совпадение? Помрачение? Содержание записки ему уже было известно, оно застряло в памяти. Сохраняя спокойствие и твердость, он прочел:

— Ad necem ibis. Вот упрямцы! — вздохнул он. — Да, дело серьезное.

— Беги отсюда, Яго. Создатель видит: это все, чего я хочу.

— Бросить все и бежать, будто ночной воришка? — посетовал раненый. — Ладно, друзья, действительно не остается ничего более умного, чем исчезнуть, но прежде надо зайти к тебе домой, Ортега, собрать вещи и кое-какие инструменты.

Судья блудниц и советник понимающе переглянулись, оба отрицательно дернули головой. Ортегилья взволнованно заговорил:

— Я тебе не советую. У дверей отирается один гасконец, которого я знаю по границе. Это законченный убийца. Мне пришлось на случай слежки проскользнуть через церковь, а еще порядком поплутать, прежде чем подняться сюда.

— Однако для новой жизни, которую мне придется вести в другом месте, требуется самое необходимое. — Яго пытался избежать неизбежного.

— Себастьян Ортега все предусмотрел. — Судья указал на котомку на полу.

Ортегилья вывалил из торбы содержимое, и на толстом больничном покрывале оказались: медный цилиндр с его титулами, потрепанные дневники, «Канон» Авиценны, сверток с красной печатью назарийского султаната, при виде которого советник не мог скрыть своего восхищения, кошелек, полный мараведи, грамота королевского лекаря, толедский кинжал с широким клинком и всякая медицинская утварь, а также травы, каутеры, вяленое мясо, сыр, сушеный инжир и изюм. Здесь было все для дальней дороги.

При виде этих богатств Яго пришел в веселое и мирное настроение.

— Ты настоящий друг, Себастьян, поэтому тебя так любят. Тебе нет цены. Слушай, а одежда? Я же не могу путешествовать вот так, в чем есть, — засмеялся он. — Кто мне поверит, что когда-то я водил дружбу с вами, с королем Альфонсом, с сеньором архиепископом и держателем королевской казны?

Ортега хохотнул и, к изумлению обоих врачей, начал расстегивать свой мешковатый кафтан. Под ним обнаружились несколько искусно сшитых камзолов, а еще кожаный плащ — в них Яго признал свои вещи. Он не верил своим глазам.

— То-то я гляжу, ты, когда вошел, Ортега, был похож на винный бурдюк, — сказал молодой человек, горячо пожимая ему руку. — Я тебе очень обязан.

Ортегилья Переметный загордился, польщенный такой признательностью, вынул из рукава золоченый шнурок и повесил Яго на шею со словами:

— Моя Андреа хоть и знает, что твоя вера то и дело дает сбои, но пожелала, чтобы ты носил под рубашкой этот еврейский амулет… Ну, ты помнишь, она на четвертиночку еврейка.

Растрогавшись, Яго с чувством сказал:

— Себастьян Ортега, Бер Церцер, Андреа! Я никогда не забуду вашей доброты, так и буду вспоминать вас как своих лучших друзей. Вы очень много для меня значите. А эта вещь с сегодняшнего дня станет моим талисманом.

— Заметь: у всех нас в жилах течет кровь Левия и Гамалиила[155], Яго, — расчувствовался Церцер, который уже разливал из кувшина настойку на травах по трем стаканам.

— Так куда же ты направишь свои стопы? — спросил Ортега. — Есть у тебя куда идти? Родственники, может быть, друзья?

— Пойду в Арагон, там другое королевство, другие законы. Нет места на земле, более подходящего для отдыха и умиротворения, чем монастырь Веруэлы, где я вырос и воспитывался, — ответил он, улыбаясь. — Его настоятель брат Аркадио будет рад меня видеть. Там, в добрых стенах, я и дождусь вестей от вас.

— Ну что ж, выпьем за скорое возвращение Яго Фортуна, за то, чтобы провидение снова привело его в наш город, — предложил Церцер. — Он был когда-то райским, но сегодня стал прямо-таки исчадием ада из-за ненависти и злословия. Время восстановит твое доброе имя, Яго, и мы исполним обещанное.

— Добрые воспоминания и пережитое вместе останутся навек, — сказал Ортега.

— У меня такое чувство, будто судьба дала мне отсрочку, — признался Яго. — Однако как бежать отсюда — ума не приложу. Не вижу, как можно выйти из Севильи.

Он вопросительно глядел на своих друзей и заметил веселый блеск в глазах Ортеги Переметного, который, к их удивлению, замахал руками.

— А судья Ортегилья видит, — хитро заверил он.

Врачи снова недоверчиво и растерянно переглянулись. Сегодня судья поистине был полон тайн. Оба, скептики по натуре, в нетерпении ждали, взглядами предлагая удовлетворить их любопытство.

— Слушайте! — И судья предложил им захватывающий дерзкий план, расписанный на три дня, смелый и удивительный.

Сквозь окна пробивалось солнце, размеренно вершившее свой путь по небосклону, а Яго слушал и хлопал глазами, затаив дыхание.

* * *

Ортега решил, что первый час прилива в устье реки — самый подходящий, потому что он к тому же совпадает с вечерними сумерками, которые весьма подходят для их цели. Розовый диск солнца катился над крышами города, который лениво предчувствовал вечернюю жару. Часовые на вышках перекликались, через час огромные городские ворота должны были закрыться до рассвета.

Медленно приоткрылось одно из окон комнаты, выходившей на угловую галерею больницы Арагонцев, где стояла кровать Яго Фортуна. Оттуда высунулась голова. Кто-то явно хотел убедиться, что в пустынном дворе, куда складывали трупы умерших от чумы, никого нет. Тут же послышалось тихое шушуканье, и из окна показалась тяжелая продолговатая корзина из дрока, к которой были привязаны две веревки — в таких в больницах перевозят шерсть и постельное белье. Четыре руки осторожно и с видимыми усилиями стали спускать ее по известковой стене высотой не менее четырех вар[156]. Слышалось учащенное дыхание и трение веревок по неровностям стены, пока объемистая корзина не опустилась аккуратно на каменные плиты. Человек с рукой на перевязи и сумкой, переброшенной через плечо, осторожно направился к старой повозке, стоявшей в одном из углов двора. Мулы, меланхолично жевавшие сено, равнодушным фырканьем встретили необычного пассажира, который, еле сдерживаясь, чтобы не застонать, залез под козлы между кожаными ремнями и деревянной стенкой, устроившись в неимоверной тесноте.