Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Тани, второй женщины, которая смогла выжить, пострадав от тяжелого насилия в детстве, было диагностировано пограничное расстройство личности:
«Я знаю, что [сейчас] к “пограничникам” и прочим начинают относиться лучше. Постановка этого диагноза привела к тому, что [врачи] стали обращаться со мной точно так же, как обращались дома. В ту же минуту, как был озвучен этот диагноз, люди перестали считать меня человеком, совершающим осмысленные поступки. Психиатрическое лечение оказалось таким же разрушительным, как и все, что было до него.
Отрицание реальности моего опыта – вот что нанесло больше всего вреда. Невозможность довериться кому-либо была его самым серьезным эффектом… Я знаю, что совершала отвратительные поступки. Но я не была сумасшедшей. Некоторые люди ведут себя так потому, что ощущают безнадежность. Наконец я нашла несколько человек, которые были способны нормально относиться ко мне, несмотря на мои серьезные проблемы. Хорошие терапевты – это те, которые действительно признавали мой опыт»[441].
Третья выжившая – Хоуп, проявляющая преобладающие симптомы расстройства множественной личности:
«Давным-давно чудесную маленькую девочку наградили званием “параноидная шизофреничка”… Этот ярлык стал тяжким бременем. Прокрустовым ложем, в которое я всегда идеально помещалась, поскольку никогда не росла… Меня словно запеленали, связали по рукам и ногам. «Вы ошибаетесь. Когда мне ставили диагноз “параноидная шизофрения”, я не могла тепло взглянуть в честные глаза доктора и сказать: “Вы ошибаетесь. Просто вся моя жизнь переполнена горем, но ничего страшного”».
Эти пугающие слова каким-то образом оказывались в моей утренней каше, пропитывали мою одежду во время стирки. Я чувствовала их в тяжелых взглядах, в руках, которые ненароком опускались. Я видела эти слова в отвернувшемся лице, в незаданных вопросах, в тщательных, неоднократных попытках загнать меня в рамки концепции, которую сокращали и упрощали ради моего же блага. Годы проходят. Они идут дальше. Этот навязчивый рефрен стал моим образом жизни. Ожидания на паузе. Прогресс с ностальгией оглядывается назад. И все это время на груди пригрета змея, спряталась, свернувшись в сердце.
Наконец сны стали вырываться на свободу, приободренные свежестью нарастающего тихого голоса. Я увидела часть того, что никогда не могли передать эти невысказанные слова. Я увидела маску. Она была похожа на меня. Я сняла ее и узрела горстку сгрудившихся, перепуганных людей, которые жались друг к другу, пряча ужасные тайны…
Слова “параноидная шизофрения” начали вставать на место, буква за буквой, но выглядели они как чувства, мысли и поступки, которые вредили детям, и лгали, и покрывали бесчестье и ужас. Я начала понимать, что этот ярлык, этот диагноз был сработан вручную, точь-в-точь как буква А, которую Эстер Принн вышивала у себя на груди… И все эти дни, все эти вышитые часами напролет другие слова отпихивали в сторону тот значок, тот ярлык, тот диагноз. “Вредить детям”. “То, что непристойно”. “Женщины с женщинами и мужчины с мужчинами, делающие то, что непристойно”.
Я махнула рукой на свою параноидную шизофрению, упаковала ее в сверток вместе со своими проблемами и отослала в Филадельфию»[442].
Главные составляющие опыта психологической травмы – это лишение власти над своей жизнью и разрыв связей с другими. Поэтому основа восстановления – возрождение полномочий владеть своей жизнью и создание новых связей. Восстановление может иметь место только в контексте отношений; в изоляции оно происходить не может. В возобновленных связях с другими людьми люди, пережившие травмирующий опыт, воссоздают психологические навыки, которые были из-за него утрачены. В их число входят базовые способности к доверию, автономии, инициативе, компетентности, самоидентификации и близости[443]. Как эти способности изначально формировались в отношениях с другими людьми, так и теперь они должны заново сформироваться в подобных же отношениях.
Первый принцип восстановления – возвращение ощущения себя, как главного человека, обладающего правами и возможностями владеть своей жизнью[444]. Выжившие должны стать авторами собственного восстановления и теми, кто его оценивает[445]. Другие могут давать советы, обеспечивать поддержку и помощь, дарить человеческое тепло и заботу, но не исцелять. Многие участливые и совершаемые с намерением принести пользу попытки помочь оканчиваются неудачей, потому что не соблюдается этот фундаментальный принцип авторства. Никакое вмешательство, отнимающее силу или власть у человека, пережившего насилие, не может способствовать его восстановлению, даже если кажется, что оно необходимо ради его же блага. По словам женщины, пережившей инцест, «хорошие терапевты – это те, которые действительно признали мой опыт и помогали мне контролировать мое поведение, а не пытались контролировать меня»[446].
Помогающим специалистам, обученным в традиции медицинской модели[447], часто бывает трудно усвоить этот фундаментальный принцип и последовательно применять его на практике. В исключительных обстоятельствах, когда человек наотрез отказывается заботиться о себе самостоятельно или прямо угрожает навредить себе или другим, требуется решительное вмешательство с его согласия или без. Но даже тогда нет необходимости в односторонних действиях: человека следует спрашивать о его желаниях и предлагать ему максимальную свободу выбора, совместимую с требованиями безопасности.
