Психоаналитик Отто Кернберг делится сходными наблюдениями в лечении пациентов с пограничным расстройством личности:

Терапевтический альянс нельзя воспринимать как нечто само собой разумеющееся; его необходимо старательно выстраивать объединенными усилиями терапевта и пациента. Терапия требует отношений сотрудничества, в которых партнеры действуют на основе своей безусловной уверенности в ценности и эффективности убеждения, а не принуждения; идей, а не силы; взаимности, а не авторитарного контроля. Именно такая уверенность и была уничтожена травмирующим опытом. Травма повреждает способность пациента вступать в доверительные отношения; она также оказывает непрямое, но мощное воздействие на терапевта. В результате и у пациента, и у терапевта будут возникать предсказуемые трудности на пути к рабочему альянсу. Эти трудности необходимо понимать и предвидеть с самого начала.

У пациентов, страдающих травматическим синдромом, формируется характерный тип переноса в терапевтических отношениях. Их эмоциональные реакции на людей, занимающих позицию власти, деформированы переживанием ужаса. По этой причине реакции травматического переноса характеризуются эмоциональной силой, не имеющей прецедентов в обычном терапевтическом опыте. Говоря словами Кернберга, «словно сама жизнь пациента зависит от того, сможет ли он удержать под контролем терапевта»[455]. Одни из самых проницательных наблюдений о превратностях травматического переноса встречаются в классических трудах о лечении пограничного расстройства личности, составленных тогда, когда о травматическом происхождении этого расстройства было еще не известно. При чтении этих отчетов кажется, будто некая разрушительная сила то и дело вторгается в отношения между терапевтом и пациентом. В этой силе, которую прежде традиционно приписывали внутренне присущей агрессивности пациентов, сегодня можно распознать отражение жестокости того, кто подвергал их насилию. Психиатр Эрик Листер отмечает, что перенос у травмированных пациентов отражает не простые диадные отношения, а скорее триаду:

Травматический перенос отражает не только чувство ужаса, но и переживание беспомощности. В момент травмы жертва крайне беспомощна. Не способная защитить себя, она взывает о помощи, но никто не спешит на выручку. Она чувствует себя брошенной. Воспоминание об этом переживании проникает во все последующие отношения. Чем сильнее эмоциональная убежденность человека в беспомощности и брошенности, тем отчаяннее он нуждается во всемогущем спасителе. Часто он назначает на эту роль терапевта. В этом случае у пациента могут развиться нереалистичные ожидания в отношении терапевта. Идеализация терапевта защищает пациента – в его фантазии – от переживания ужаса травмы заново.

В одном успешном случае лечения и пациентка, и терапевт пришли к пониманию, что именно ужас был источником настойчивых просьб пациентки о спасении:

Когда терапевт не оправдывает этих идеализированных ожиданий – а это неизбежно происходит, – пациента часто охватывает ярость. Поскольку обратившемуся за помощью человеку кажется, что его жизнь зависит от спасителя, он не может позволить себе быть терпимым: здесь нет места для обычных человеческих ошибок. Рассказ ветерана Вьетнама Тима О’Брайена о его чувствах после боевого ранения иллюстрирует беспомощную, отчаянную ярость травмированного человека, которую он направляет на своего спасителя, стоит тому хоть на йоту отступить от своей роли:

Это свидетельство говорит не только о беспомощной ярости человека, испытывающего страх смерти, но и об ошибочном переносе этой ярости с истинного виновника на того, кто пытается помочь. В восприятии солдата его чуть не убил санитар, а не вражеский солдат. Его ярость еще более усиливается чувством унижения и стыда. Хотя он отчаянно нуждается в помощи, ему до смерти стыдно, что его видят в таком жалком физическом состоянии. Пока его раны заживают в госпитале, он обдумывает план мести – не врагу, а неумелому спасителю. Многие травмированные люди ощущают похожую злобу на специалистов, которые пытаются помочь им, и лелеют похожие фантазии о мести. В этих фантазиях они мечтают ввергнуть терапевта, вызывающего чувства разочарования и зависти, в то же невыносимое состояние ужаса, беспомощности и стыда, от которого страдают сами.

Хотя травмированный пациент ощущает отчаянную потребность положиться на честность и компетентность терапевта, он не может этого сделать, поскольку его способность к доверию подорвана травмирующим опытом. В то время как в других терапевтических отношениях некоторая степень доверия может подразумеваться с самого начала, в терапии с людьми, пережившими или переживающими травмирующий опыт, никаких гарантий этого изначального условия нет[459]. Пациент вступает в терапевтические отношения, будучи легкой добычей для всевозможных подозрений и сомнений.