Что до Салли, и Руперт, и Дитер были к ней неравнодушны. Руперта отправил в вечность соперник в любви?

Салли казалась центром: она была на ферме Ингльби много лет. Ясно, что она страстно увлечена Дитером, хотя в полной ли мере он отвечает ей взаимностью, это совсем другое дело.

Остается еще Гордон Ингльби. Гордон — святой в льняном костюме, делавший для болящих то, что не хотели делать никакие доктора; Гордон — торговец-садовник; Гордон — отец погибшего в лесу ребенка.

Не говоря уже о Безумной Мэг, которая была в лесу Джиббет, когда погиб Робин или, во всяком случае, вскоре после этого.

И Синтия — дорогая Синтия Ричардсон, жена викария, единственная страсть которой — ненависть к греху. Неожиданное появление парочки распущенных кукольников, предложивших поставить спектакль в приходском зале ее мужа, должно быть, жгло ее душу, словно огненное озеро в Апокалипсисе.

Несмотря на все это, душа Синтии не была очагом христианского милосердия. Что сказала Мэг, когда я спросила ее, как она отдохнула в доме священника? Что Синтия отобрала у нее браслет и вышвырнула ее, потому что она грязная. Без сомнения, она имела в виду пудру-бабочку Ниаллы, но, если это так, почему я нашла ее в складках одеяла в кабинете? Синтия забрала пудру у Мэг и затем, застигнутая врасплох одним из дюжины прихожан, роившихся в доме священника, спрятала ее, чтобы потом воспользоваться?

Маловероятно. Если есть грех, в котором Синтия Ричардсон невиновна, это грех тщеславия. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что макияж никогда не пятнал это бледное лицо хорька; драгоценности никогда не висели на этой костлявой шее и не сверкали на этих запястьях-спичках. Выражаясь вежливо, эта женщина незамысловата, как пудинг.

Я заточила карандаш и добавила к списку шесть имен: Матт Уилмотт, Грейс Ингльби, Дитер Шранц, Салли Строу, Безумная Мэг (Даффи однажды сказала мне, что фамилия Мэг — Гросвенор, но я ей не верю)… и Синтия Ричардсон.

Я провела линию и под ней написала прописными буквами: ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ — УЗНАТЬ!!!

Хотя у меня было приблизительное представление о том, что происходит между двумя людьми, состоящими в любовной связи, я была не в курсе точных физических деталей. Однажды, когда отец уехал на несколько дней на выставку в Глазго, Даффи настояла на том, чтобы читать нам вслух «Госпожу Бовари» во время каждого приема пищи утром, днем и вечером, включая чай, и закончила на третий день как раз перед тем, как отец вошел в двери.

В то время я умирала от скуки, хотя впоследствии эта книга стала одной из моих любимых, поскольку ее финальные главы содержат, вероятно, лучшее и самое волнующее описание в литературе смерти от мышьяка. Особенно мне нравилось то, как отравившаяся Эмма «приподнялась, словно гальванизированный труп». Но теперь я поняла, что была так поглощена волнующим описанием самоубийства бедной госпожи Бовари, что пропустила мимо ушей подробности ее любовных связей. Все, что я помнила, — это как наедине с Родольфом у пруда с лилиями, в окружении ряски и прыгающих лягушек, Эмма Бовари — в слезах, пряча лицо и трепеща, — «отдалась ему».

— Доггер, — сказала я, наконец найдя его и застав за выпалыванием сорняков в кухонном огороде мотыгой на длинной ручке, — ты читал «Госпожу Бовари»?

Доггер сделал паузу в работе и извлек носовой платок из нагрудного кармана рабочего комбинезона. Тщательно вытер лицо перед тем, как ответить.

— Французский роман, да? — спросил он.

— Флобер.

— А, — сказал Доггер, убирая платок обратно в карман. — Там, где ужасно несчастная женщина отравилась мышьяком.

— Мышьяком из банки синего стекла! — выпалила я, прыгая с одной ноги на другую от возбуждения.

— Да, — сказал Доггер, — из банки синего стекла. Синего не из-за опасности разложения или окисления содержимого, а скорее…

— Чтобы не перепутать с банкой с безвредным содержимым.

— Именно, — подтвердил Доггер.

— Эмма Бовари глотает этот порошок из-за нескольких неудачных любовных связей, — сказала я.

Доггер усердно отскребал комок грязи с подошвы своего ботинка мотыгой.

— У нее была любовная связь с мужчиной по имени Родольф, — добавила я, — и потом еще с одним, которого звали Леон. Не одновременно, конечно же.

— Конечно же, — повторил Доггер и снова умолк.

— Что влечет за собой любовная связь, конкретно? — спросила я, надеясь, что мой выбор слов подразумевает, хотя бы слегка, что я уже знаю ответ.

На миг я подумала, что смогу перемолчать его, хотя мое сердце знало, что пытаться переиграть Доггера в молчанку — неблагодарное дело.

— Что имел в виду Флобер, — не выдержала я, — когда сказал, что госпожа Бовари отдалась Родольфу?

— Он имел в виду, — сказал Доггер, — что они стали лучшими друзьями. Ну прямо очень близкими друзьями.

— А! — заметила я. — Так я и думала.

— Доггер! Идите сюда, пока я не заполучила серьезные внутренние повреждения! — Трубный глас тетушки Фелисити донесся из окна лестницы.

— Иду, мисс Фелисити, — крикнул он в ответ и затем сказал в мою сторону: — Мисс Фелисити требуется помощь с багажом.

— С багажом? — переспросила я. — Она уезжает?

Доггер неопределенно кивнул.

— Сы-ы-ыр! — воскликнула я. Это была тайная молитва, значение которой было известно только Богу и мне.

Тетушка Фелисити была уже на полпути вниз по западной лестнице в холщовом обмундировании, скорее подразумевавшем Африку, чем дебри Хэмпстеда. Такси Кларенса Мунди уже стояло у дверей, и Доггер помогал Берту погрузить тетушкино добро на борт.

— Мы будем скучать по вам, тетя Фе, — сказала Фели.

Тётя Фе? Похоже, в мое отсутствие Фели втерлась в доверие к сестре отца, вероятнее всего, подумала я, в надежде унаследовать фамильные драгоценности де Люсов: эту жуткую коллекцию побрякушек, которые мой дед де Люс (по линии отца и тетушки Фелисити) всучил бабушке, которая, получая каждое украшение, двумя пальцами бросала его в картонную коробку так небрежно, будто это был обыкновенный уж, и больше не обращала на него внимания.

Фели потратила целый день, пуская слюни на этот мусор, в прошлый раз, когда мы ездили в Хэмпстед на принудительный чай к тетушке Фелисити.

«Как романтично! — выдохнула она, когда тетушка Фелисити, довольно неохотно, как мне показалось, одолжила ей розовую хрустальную подвеску, которая уместно смотрелась бы на коровьем вымени. — Я надену ее на дебют Розалинды Нортон, и все глаза будут устремлены на меня. Бедная Розалинда, она ужасная душка!»

— Мне жаль, что так получилось, Хэвиленд, — проревела тетушка Фелисити с лестничного пролета, — но ты сам напортачил. Вся королевская конница, вся королевская рать не помогут тебе свести концы с концами. Разумеется, я была бы более чем счастлива избавить тебя от излишних расходов, если бы не вложилась так сильно в консоли.[82]Ничего не остается, кроме как продать эти нелепые почтовые марки.