Похоже, что следователи не слишком-то доверяли эти показаниям. Петр Николаев допрашивался еще несколько раз, однако он не укладывался в схему «зиновьевского следа», который постепенно стал центральным пунктом всего расследования. Несмотря на все свои «признания» об участии в убийстве Кирова, в конце месяца он не относился к числу ключевых участников этого судебного дела. Вскоре после этого, однако, наступила и его очередь.

Кроме интереса к зиновьевцам, латвийскому консулу и родственникам Николаева НКВД разрабатывал также и четвертое направление, которое можно было бы назвать «следом Волковой». Мария Волкова, которая была допрошена Сталиным 3 декабря, назвала целый ряд людей, якобы вовлеченных в террористическую деятельность. Еще 4 декабря Агранов докладывал Сталину, что люди арестовывались на основании показаний Волковой. Днем позже он доложил результаты расследования; потом он доложил о дополнительных арестах на основании заявлений Волковой[572]. Но этот «след» был оставлен, и все внимание было сконцентрировано на «зиновьевцах»; вначале это были члены так называемого «Ленинградского центра».

«Ленинградский центр»

В ходе их допроса предполагаемые члены «Ленинградского центра» не делали никаких попыток скрыть свои тесные отношения, сложившиеся во время совместной работы в райкомах Ленинградской области и Северо-Западном бюро ЦК ВКП(б). Все эти партийные органы в течение длительного времени курировались Зиновьевым. Многие из этих людей прежде работали с Николаевым в комсомоле, а некоторые из них знали его с самого детства. Однако во время допросов и очных ставок с Николаевым они первоначально отрицали сам факт существования «Ленинградского центра». Их связи с Николаевым не носили постоянного характера, они ничего не знали о подготовке убийства Кирова и вообще не имели ничего общего с этим преступлением.

Одним из наиболее известных арестованных членов «Ленинградского центра» был Котолынов. Иван Иванович Котолынов родился в 1905 г., т. е. в момент предъявления обвинения ему было двадцать девять лет. Он являлся студентом Ленинградского индустриального института, был женат, имел годовалого сына. Котолынов был членом партии с 1921 г., в 1924-1926 гг. занимал руководящие посты в комсомоле и был членом Исполкома Коммунистического Интернационала Молодежи (КИМ). В 1927 г. он был исключен из партии за фракционную деятельность, т. е. за принадлежность к связанной с Зиновьевым оппозицией, который был председателем Петроградского Совета до 1926 г.[573] В 1929 г. его восстановили в партии, но он продолжал критиковать партийное руководство и поддерживать контакты с другими зиновьевцами. В его кругах велись разговоры, что Сталин становится новым Бонапартом, его политика ведет к войне, развалу пролетарского государства и т. д.[574]

Котолынов был арестован 5 декабря и днем позже допрошен[575]. Во время допроса ему задали вопрос о связях с другими оппозиционерами. Ему предъявили найденные в его квартире во время обыска «контрреволюционную» литературу и написанные им заметки с оппозиционными высказываниями. У него также обнаружили револьвер, и Котолынову пришлось объяснять, когда он его получил и кому давал.

Для следователей обыск на квартире Котолынова был настоящим подарком: как и у нескольких других подозреваемых, там нашли оружие. Эти люди имели оружие (зачастую вполне легально) еще со времен Гражданской войны. Как мы видим, оружие у членов коммунистической партии не являлось в те времена чем-то необычным. Однако на оружие необходимо было официальное разрешение, которое выдавалось на ограниченный период времени и подлежало возобновлению. У Котолынова не было такого разрешения на револьвер, который был обнаружен у него дома. Этот факт нелегального владения оружием использовался следователями, как явное доказательство участия подозреваемых в актах террора. Более того, во время обыска их квартир была обнаружена литература, считавшаяся «контрреволюционной»: так называемое «завещание» Ленина, платформа группы Рютина, а также различные декларации ведущих оппозиционеров, которые они высказывали на съездах и других партийных мероприятиях. Вполне естественно, что следователи НКВД очень интересовались взглядами сторонников Зиновьева и охотно отражали их в протоколах[576].

Постепенно арестованные начали «признаваться» в том, что они поддерживали между собой организованные контакты; в партии же восстановились с целью подготовки различных «контрреволюционных» акций. Они также «признавались», что влияли на Николаева, высказывая свои антисоветские взгляды и несогласие с курсом партийного руководства[577]. Как якобы заявил во время допроса 12 декабря Звездов, преступление Николаева являлось «логическим следствием всех наших политических взглядов и установок». В тот же день Котолынов сказал следующее: «Политическую и моральную ответственность за убийство тов. Кирова Николаевым несет наша организация, под влиянием которой воспитался Николаев, в атмосфере озлобленного отношения к руководителям ВКП(б)»[578]. Практически идентичные формулировки присутствуют также и в нескольких других протоколах допросов[579].

Некоторые арестованные признались, что встречались с Николаевым. Тем не менее во время первых допросов, в ходе которых зиновьевцы рассказывали, кто именно участвовал в деятельности бывших оппозиционеров, его имя не упоминалось[580]. В этом плане он не относился к ведущим персонажам. В частности, на допросе 11 декабря, когда Звездов перечислял членов своей группы, имя Николаева не он упомянул, Когда же его напрямую спросили о Николаеве, он ответил, что тот был связан с оппозицией с 1924 г. и был «воспитан нами»[581]. Однако далее никто не признавался в том, что знал о планах Николаева убить Кирова. Исключением был Юскин. 10 декабря он сообщил: узнав о планах Николаева убить Кирова, он ответил, что лучше вместо Кирова Николаеву убить Сталина[582]. Далее мы вернемся к этому заявлению.