Шейнин также рассказал комиссии Шверника, что, когда он впервые увидел Николаева, у того изо рта шла пена, а взгляд был каким-то странным. Он предложил отправить Николаева на психиатрическое освидетельствование, но его предложение вызвало вспышку гнева Ежова, который обрушил на Шейнина поток оскорблений. Позднее он получил за это выговор от Акулова и Вышинского[599]. Тем не менее эта история выглядит несколько сомнительной, т. к. Шейнину, очевидно, хотелось представить себя в этом деле в наиболее благоприятном свете.

* * *

По имеющимся данным 25 декабря проект обвинительного заключения был представлен Центральному Комитету партии; позднее в этот же день он был поддержан и на заседании Политбюро[600]. На заседании присутствовали Акулов, Вышинский и Ульрих. Днем позже Вышинский и Ульрих встретились в кабинете Сталина; видимо, для того, чтобы получить окончательные инструкции по организации и проведению судебного процесса[601]. Есть предположение, что даже приговоры были заранее согласованы, отпечатаны в Москве на машинке и привезены в Ленинград лично Вышинским. Сталин потребовал от Ульриха, чтобы все обвиняемые были приговорены к смертной казни[602].

Как уже говорилось в гл. 5, не считая Николаева, виновными себя признали еще двое обвиняемых. Кроме Шатского, единственного человека, который отрицал любое соучастие в преступлении, все остальные признали принадлежность к тайным контрреволюционным группам. Некоторые из них (в т. ч. Котолынов) отрицали свое участие в организации убийства Кирова. Даже после завершения следствия и составления обвинительного заключения некоторые обвиняемые продолжали делать заявления, в которых они отрицали свое участие в убийстве Кирова. В своем заявлении от 27 декабря, т. е. спустя всего два дня после предъявления обвинения, Котолынов объявил, что он ничего не знает о существовании тайной контрреволюционной группы, а обвинения Николаева в его адрес «просто ложь, клевета или бред сумасшедшего»[603]. В тот же день Румянцев объявил, что приписываемое ему руководство контрреволюционной террористической организацией в Ленинграде является «простой и роковой ошибкой»[604].

Кирилина утверждает, что обвинение было сфабриковано. При этом в значительной степени оно отражало содержание протоколов допросов. Но следует иметь в виду, что эти протоколы грубо и тенденциозно отображали показания, полученные во время допросов. Встречи старых товарищей, чаще всего лишенные какого-либо политического содержания, превратились в собрания членов контрреволюционной организации.

Процесс и решение суда

Судебный процесс, т. е. чрезвычайное заседание Военной Коллегии Верховного Суда СССР, состоялся за закрытыми дверями 28 и 29 декабря 1934 г. Он начался в 14 час. 20 мин. и закончился на следующий день в 5 час. 45 мин.[605] Председателем суда был Ульрих; ему помогали два других члена Военной Коллегии, Матулевич и Горячев, а также секретарь суда Батнер[606]. Процесс начался с того, что обвиняемые сообщили суду, когда они вступили в партию, когда были из нее исключены и т. д. Ульрих изложил основные процедурные положения. Николаев был вызван в зал суда первым; при этом остальные обвиняемые в зале суда не присутствовали. В последующем обвиняемые вызывались в зал суда один за другим; таким образом, к моменту когда был опрошен последний из обвиняемых, все они уже находились в зале суда[607].

Это было необычное судебное разбирательство. Когда один из обвиняемых хотел задать процедурный вопрос, то Ульрих резко оборвал его: «Какой вопрос? Никакого вопроса нет. Суд устанавливает порядок, и такой порядок будет проводиться. Регулирует судебный порядок Председатель Суда, а не подсудимый»[608].

Процедурные аспекты оказались достаточно важными. Когда в зал суда вызвали Николаева, то сначала он отказался от своих показаний на допросах и утверждал, что убийство Кирова планировал он один. Если бы в это время в зале суда оказались другие подсудимые, то весь процесс мог бы пойти по совершенно другому пути. Казалось, в его исходе засомневался даже Ульрих; есть данные, что он звонил Сталину и предлагал продолжить следствие по делу. Ему, однако, в этом было отказано. Сталин хотел, чтобы дело было закрыто: «Какие еще доследования, никаких доследований. Кончайте!»[609] В результате сильного давления со стороны Ульриха Николаев изменил свои показания, и снова заявил, что убийство было организовано с участием других обвиняемых по делу, т. е. зиновьевцев.

Ни реакция Николаева, ни его заявление о том, что он действовал в одиночку, в протокол заседания суда не попали. При других обстоятельствах это было бы немыслимо. Информация о данном судебном процессе была предоставлена во времена Хрущева комиссии по расследованию Матулевичем, Горячевым и Батнером. Эта информация также подтверждается письмом в Комиссию партийного контроля Г. А. Аристовой-Литкенс, бывшей сожительницы Ульриха, которая присутствовала на процессе и утверждала, что знает его конфиденциальные подробности[610].

Гусев, сотрудник НКВД, назначенный охранять Николаева во время процесса, также отвечал на вопросы этой комиссии. Ему казалось, что Николаев испытывал муки совести, потому что ему пришлось оговорить своих товарищей. После того, как он дал показания на суде, он якобы закричал: «Что я сделал, что я сделал, теперь они меня подлецом назовут. Все пропало!» Однако теперь Николаев был уверен, что ему вынесут мягкий приговор, возможно, 3-4 года тюремного заключения[611].