Глаза его обрели небывалую зоркость. Он смотрел на корабельный огонь и, если прежде различал вокруг лишь розовые и голубые кольца, теперь видел множество разных оттенков, бессчетное число переливов, от густой, словно ночь, синевы, до алого нежного пламени и золотого лучистого света. Он разглядел во тьме, на куполе Ивана Великого, отставшую золотую чешуйку и под ней зеленую капельку меди; чуть ниже, среди сумрачно-золотых, на черном обруче букв усмотрел прилипший липовый листок, занесенный ввысь мокрым ветром; возвел зрачки туда, где в дождливое небо тянулся от креста прозрачный гаснущий луч, и сквозь мокрую мглу, туманное зарево города увидел звездную бездну, разноцветные алмазы созвездий, серебряную, в мерцающей пыльце луну. На ней отчетливо смотрелись лунки кратеров, лучистые морщинки от упавших метеоритов, скалы и отроги Моря Дождей. На белой как пудра равнине отпечатались рифленые следы лунохода. Сам луноход был тут же, припорошенный мучнистой пылью.

– Ты ничего не почувствовала? – спросил он Аню, заглядывая ей в лицо.

– Ничего, – сказана она, – Только твое тепло, – она улыбнулась, прижимаясь к нему, и глаза ее оставались закрытыми.

Они продолжали танцевать на мокрой палубе под тихим звенящим дождем, сквозь который в глубине корабля утомленно постукивал двигатель. Город вокруг непрерывно рокотал и гудел. Стоя на плывущем кораблике, он услышал, как нежно хрустнул черенок осинового листа в подмосковной роще и красный осиновый лист, кружась, полетел в ночи, еще услышал, как бьется сердце в груди у спящего голубя, что укрылся от дождя в завитке кремлевского собора.

Звуки мира наполнили его во всей бесконечной красоте и гармонии, и он различал вселенскую музыку, под которую вращались прозрачные сферы Мироздания.

На палубе пахло холодным ветром, мокрыми моросящими небесами, скользким железом палубы.

Но его обоняние дарило ему запахи, удаленные на тысячи километров: он слышал сладкое дуновение дыма в афганском кишлаке, приторный аромат белых цветов в горячем кампучийском болоте, медовый запах лазурной бабочки, присевшеий на куст в Мозамбике, железное дыхание вулкана в Никарагуа, уловил мимолетное благоухание, которое оставила в воздухе молодая парижанка, скользнув под фонарем на бульваре Капуцинов, почувствовал, как пахнут теплые перья птицы, спящей в дупле кипариса. Его обоняние стало столь чутким, что он чувствовал скопление озона в верхних слоях атмосферы, едкую струйку от сгоревшего метеорита. Мир вокруг него благоухал, переливался радужными цветами, звучал хоралами. И ему казалось, что его глазами смотрит на мир кто-то другой, ясновидящий, поселившийся в нем. Кто-то другой, наделенный абсолютным слухом, внимает вместе с ним музыке сфер. Чье-то сверхтонкое обоняние позволяет ему улавливать запах лепешек в харчевнях Бомбея и свежий аромат ледника в Швейцарских Альпах.

– Ты ничего не заметила? – спросил он Аню, глядя с реки, как медленно удаляется в туманных лучах стоцветный храм Василия Блаженного.

– Ничего… Только чудесную хризантему, которую кто-то обронил…

Она наклонилась, подняла с палубы белый чистый цветок, похожий на лучистую звезду…

После космического убийства Роткопфа Мэр и Плинтус, боясь себя обнаружить, избегали встреч и телефонных разговоров. Плинтус, страшась преследования, едва не сжег рукопись неоконченной книги «Мед и пепел». Мэр, демонстрируя полную аполитичность и озабоченность исключительно хозяйственными делами столицы, начал строительство четвертого автомобильного кольца, вокруг особняка своей жены, которое народ тут же окрестил обручальным. К тому же он устроил в Москве карнавал в честь католического святого Игнация Лайолы, что великолепно вписалось в чествование других знаменитых католиков – святого Патрика и святого Валентина. Пользуясь тем, что большинство москвичей вышли на улицы в масках и в противогазах или просто напялив на головы поношенные колготки, Мэр и Плинтус, оба в «домино», встретились, наконец, в Парке культуры и отдыха, у Чертова колеса, переименованного в Колесо фортуны. Уселись, как бы невзначай, в одну люльку, и их медленно повлекло вверх на огромной раскрашенной спице.

– Я боюсь, – сказал Плинтус, держась за поручни люльки.

– Колесо почти безопасно, – ответил Мэр.

– Я боюсь репрессий… Возможно повторение тридцать седьмого года прошлого века…

– Сохраняйте самообладание… Вы ведь мужчина, хотя и ослабевший после операции на предстательной железе.

– Мне повсюду мерещатся агенты Модельера… Взгляните на соседнюю люльку… Те двое, юноша и девушка, они только делают вид, что совокупляются, на деле они за нами следят…

– Во всех люльках находятся мои люди! Видите того, загримированного под корейца? У него в руках электронный вибратор, которым он заглушает микрофоны подслушивания…

– Тогда зачем он сует вибратор под юбку своей соседке-балерине?

– Это не балерина, а вице-мэр! Вибратор нуждается в маскировке!

Их возносило над Нескучным садом, полуоблетевшим, в холодном осеннем солнце. Над голубой рекой, где вдали золотились Воробьевы горы и туманно розовело здание Университета. Москва, прекрасная в последние погожие дни, перед началом предзимних бурь, нежно белела затуманенными кварталами, мерцала куполами церквей, распушила перламутровые дымы, развесила в студеном воздухе тончайшие проблески паутинок.

– Слушайте мои директивы… – Мэр стал тверд и категоричен. – Кто первый нанесет удар, тот победит! Не спорю, мы потеряли Роткопфа, и его тело покоится на Арлингтонском кладбище, но следующий ход за нами! Мы спровоцируем беспорядки в Москве, после которых коррида и устранение Счастливчика дестабилизируют обстановку, и власть сама упадет нам в руки! Для этого вам следует немедленно встретиться с руководителем «Красных ватаг» и провести переговоры, смысл которых изложен в этой инструкции! – Мэр сунул в руки Плинтуса пухлый конверт. – Сам же я проведу переговоры с вождем скинхедов… Доверьтесь Колесу фортуны, которое возносит нас к вершине славы…

Люлька, в которой они сидели, достигла высшей точки. Великий город был виден как на ладони. Все его банки и церкви, казино и министерства, ночные клубы и культурные центры, вещевые рынки и музеи абстрактного искусства, казалось, взывали к обоим: «Владейте нами!.. Мы ваши!..»

– Так давай же поклянемся в верности друг другу и нашей великой цели! – Мэр пожал Плинтусу руку, предварительно натянув на пальцы резиновую перчатку. – Как Герцен и Огарев на Воробьевых горах! – Плинтус рыдал от переполнения чувств. Солнце выкатилось из пышного облака, брызнуло на город червоным золотом, и на воде, писанная золотым лучом, обозначилась надпись: «Эката пеката щуката мэ…»

– Абуль фабуль дай мане, – повторили оба священную клятву, и Колесо фортуны медленно и неуклонно повлекло их к земле.

Плинтус просыпался раньше обычных людей, и первые два часа после пробуждения посвящал оздоровительной терапии, после которой в течение дня оставался бодрым и эффективным. Терапия включала ряд методик, почерпнутых из разных медицинских школ, и была подобрана самим Плинтусом, живущим на Земле уже третье тысячелетие и имеющим из чего выбирать.