останется невредим и с вероятностью три к четырем получит увечье. Но это только кажется.

В самом деле, нет повода думать, что в пространстве возможных миров пути стороннего наблюдателя будут как-то согласованы с путями воина, участника событий. Наблюдатель в одном из возможных для него миров видит смерть воина, но сам воин — его сознание — не появляется в этом мире. В каких-то возможных мирах наблюдатель видит отрубленную руку или ногу воина — обыкновенный случай. Но сам воин — со своей собственной точки зрения — окажется в таком возможном мире со значительно меньшей вероятностью. Это выглядит так, как если бы внутри человека был бы (как часть его сознания, существующая, но скрытая) некий впередсмотрящий, оценивающий, в каком из возможных миров предпочтительней себя ощутить. А если что-то происходит как «если бы», то можно считать, что оно происходит на самом деле. И вот, сознание человека, управляемое этим впередсмотрящим (не его ли раньше мы называли демоном), может быть настроено позитивно — и тогда воин пройдет тысячу схваток и останется невредимым. Или оно может быть настроено негативно (не знаю, зачем это ему будет нужно, — может быть из-за тайного стремления к саморазрушению), и тогда с вероятностью, близкой к единице (девять к десяти или девяносто девять к сотне), наш воин уже после первой схватки будет лежать с отрубленной ногой или рукой.

Все на самом деле не так. Потому что дело не в том, получает ли воин смертельный удар меча, а в том, что происходит в результате смертельного удара. Для стороннего наблюдателя — это смерть воина. Для самого воина смерть — это не смерть, а непредсказуемым образом продолжающееся существование. В новой, можно сказать, реальности.

И здесь возникает вопрос — не праздный, а который в свое время встанет перед каждым, — какой будет эта новая реальность?

Не будет ошибкой сказать, что она фактически создается сознанием воина, освобожденным от оков прежней реальности, но, в то же время, и отягощенным грузом того, от чего не удалось освободиться. Создается или, что то же самое, выбирается из бесчисленного множества предлагаемых вариантов.

Но сказав так, мы не можем сделать заключение о том, какова все-таки эта созданная или, если угодно, выбранная будущая реальность, потому что скрытый настрой сознания нам неведом.

Я прочел много книг с описаниями разных видов ада или рая, говорилось также о возможности родиться в нашем же мире, но в другом образе — необязательно человеческом. Теперь я жалею об этом. Большинство из нарисованных там картин таковы, что перспектива исподволь принять одну из них за образец, когда придет время, меня не радует.

Хотя, может быть, тут есть и какая-то польза. В смысле приобретения определенной широты взгляда, которая позволила бы воину в то последнее мгновение схватки, когда голова уже покатилась с плеч, понять, что, собственно, произошло — про голову свою он ведь не может знать, это ведь, наверное, просто как свет погас, пропала картинка перед глазами и появилась новая, в которой нет блестящих мечей, шлемов, поля битвы, а есть что-то совсем другое, то, что ранее невозможно было представить. Но подготовленный к переменам, он догадывается, что к чему. И может понять, что перед ним не конец, а в каком-то смысле — начало.

151

Эф третий шел по коридорам. Если находил по дороге лампу, он зажигал ее. Если кувшин с вином — отпивал глоток.

У него был с собой моток веревки, который он разматывал по дороге. Время от времени третий дергал веревку, и человек Ю, державший дальний ее конец, отвечал таким же подергиванием.

Веревка была тонкая — практически нить — и потому длинная. На сотню шагов ее хватало всегда, на полторы сотни — часто, а иногда доставало почти на двести. Но далеко ли можно уйти за двести шагов?

Третий уже выбрал всю длину веревки. В темноте коридора впереди не было ничего достойного внимания — обычное дело. Сматывая веревку, он отошел на тридцать шагов назад к месту последней развилки. Свернул в левый, еще не пройденный коридор. И там, за поворотом, в первый раз за какое-то время обнаружилось нечто необыкновенное. Не фонтан воды, бьющий из пола, и не грот, отделанный яшмой и ониксом, — нет, прямо из стены выходили две полосы металла, и тянулись вдоль коридора, который становился шире, выше и шел прямо — так далеко, насколько можно было видеть, и еще дальше.

Оставшейся длины веревки хватило только на неполные десять шагов. И тут третий сделал то, чего делать не следовало. Он обвязал ее конец вокруг горлышка найденного у развилки кувшина, положил кувшин между двух полос, на видном месте. Рядом поставил, тоже найденную, зажженную лампу. И пошел, шагая по шпалам — откуда только взялось слово. Ожидая увидеть, может быть, свет в конце или свет навстречу.

Под ногами среди песка и битого камня стали попадаться кустики мелкой травы. «Дальше можно не идти», — подумал третий. Третий посмотрел вверх. Стены коридора уходили в темноту, свет лампы не доставал до свода. А может быть, свода уже не было над головой. Наверное, ночь сейчас. Небо в тучах.

Третий остановился. Какое-то движение чувствовалось в воздухе. Язычок огня в лампе задрожал и тонкой струйкой потянулся вверх, почти не давая света. По стене коридора скользнула тень. «Это лабардан», — подумал третий. Пробежала волна. Стена дрогнула и поплыла, поднявшись над полом. Мрак впереди высветлился, и появилась морда белого верблюда. Это был лабардан. «Верблюд, побитый камнями», — подумал третий. Верблюд медленно ворочался, высвобождаясь из кучи булыжников. Освободившись, побежал по коридору, постепенно увеличивая скорость. Третий прижался к стене, и лабардан пробежал мимо, едва не задев рогом — у него были рога во лбу и длинная борода. Спереди две ноги, потом верблюжий горб, за ним другой. Но задними ногами громоздкая туша не кончалась, за ними следовал снова горб, снова пара ног и так далее, кажется, без конца. У третьего кружилась голова, пол плыл под ногами. Стена за спиной клонилась и не давала опоры.

Когда лабардан последней своей частью скрылся за поворотом, третий обнаружил, что прямого и широкого коридора перед ним нет, а есть узкий, с гладкими стенами. Из левой стены выходили две полосы металла и прятались в правой. Третий посмотрел, они были железные. Где-то он уже их видел. И, кажется, здесь должно было быть какое-то слово, каким они назывались.