— Подвинься, — попросил его третий. Он поставил свое кресло между Му вторым и человеком Ю, и человек не возражал.

«Все хорошо, — подумал третий, — почти все».

Человек посмотрел: — Кажется, у тебя моя родинка около уха.

— Надо сравнить наши приметные знаки. — Третий положил руку ему на колено.

— Обязательно. — Человек улыбнулся. — Для этого будет время, но сперва расскажи, что ты видел. Я чувствую, что у тебя есть о чем рассказать.

— А поесть здесь найдется чего-нибудь реального? — Третий оглядел стол и окрестности.

— Посмотрим. — Пятый поднялся со своего места, подошел к стене. Открыл незаметную до сих пор дверцу — что-то там было устроено вроде шкафчика — и вернулся, держа в одной руке кувшин, а в другой — блюдо.

На блюде было копченое мясо, нарезанное толстыми кусками, сыр, зелень.

— Вино здешнее раз от разу все лучше, — заметил пятый, — а сыр такой, какого, я думаю, не найти и на воле, то есть там, — поспешил он поправиться, — во внешнем мире. Слава, короче говоря, лабардану.

Третий поперхнулся куском.

— Ты, кажется, говорил, что лабардан постепенно принимает человеческий облик?

— Я только-только начинал думать об этом.

— Но ты видел его похожим на человека?

— Да, он был почти как человек, но лица я не разглядел.

— Я тоже его видел, — сказал второй, — только со спины. Со спины он действительно почти как человек, только с горбом за плечами.

— А теперь послушайте, что видел я. — И третий рассказал, не скрывая подробностей.

— В одной реальности он откармливает нас деликатесами, — подытожил он, — а в другой питается нашей кровью в прямом или в переносном смысле.

— Это ужасно, — проговорил пятый, бледнея, — в глубине своей это ужасно. Я ведь думал, что мир в целом устроен разумно. И если мы не можем найти выход из лабиринта, то можно подождать, и, в конце концов, он сам откроется. А теперь оказывается, что мы в плену у чудовища. Оно ведь нас отсюда никогда не выпустит.

— Да, — усмехнулся второй, — чего доброго можно ожидать от верблюда с рогами.

— Может быть, тут какая-то вкралась ошибка. — В голосе пятого появилась надежда. — Ты точно уверен, что тебе это не померещилось? — обратился он к третьему.

— Я и в этом куске мяса не уверен, и в бокале вина с его тонкой ножкой — кстати, эта штука действительно называется «бокал»? — Третий приподнял то, что у него было в руке, и посмотрел на просвет стекла.

— Нет, не могу представить, — сокрушался пятый, — чтобы тот, кто придумал этот фонтан, и разноцветные камни, и рисунки на стенах, и бокалы, и мягкие стулья, все эти вещи для нашего удобства, и мясо, и сыр, и это вино, — чтобы он, который это придумал, был одновременно чудовищем, которое упивается кровью.

— Ну, — возразил третий, — не буду утверждать, что он реально пил эту кровь.

— Ты противоречишь своим собственным словам. — Человек Ю повернулся к пятому. — Тем, которые произносил раньше, и которые звучали разумнее теперешних. Приписывать лабардану возможность осуществлять какие-то сознательные намерения — это примерно как считать, что мы можем отвечать за содержание наших снов. А среди них, между прочим, могут быть и кошмарные, которым мы вовсе не рады. Кстати сказать, у меня есть ощущение, что мы в этой истории недооцениваем свои собственные возможности.

— И кому я тогда должен сказать спасибо за вино и сыр? — спросил пятый.

— Наверное, не стоит искать, на кого показать пальцем. — Третий бросил невольный взгляд на человека Ю и тут же отвел.

— Не знаю, только ли мне одному снятся кошмары в последнее время? — произнес Му пятый, ни к кому конкретно не обращаясь.

158

— Иногда мне кажется, что я знаю тебя дольше, чем можно подумать, — сказал Эф третий человеку Ю, когда они остались вдвоем, и продолжал, вспоминая одно за другим что-то новое, чего раньше не помнил. — Помнишь? Не знаю, можешь ли помнить то, что помню я, — время, которое прошло, было для каждого из нас разным, — но я определенно не в первый раз видел тебя со дна ямы. Это была не та яма, а другая — та, в которой я сидел, когда попал в плен к людям верхних племен. Может случиться так, что каким-то образом ты — из тех самых мест? Почему нет? Эти люди, я знаю, совсем не такие дикари, какими их у нас представляли. Населенный мир составлен из кусочков, и если где-то граница севера с югом неспокойна, то рядом с нею граница востока с западом разделяет два дружественных города. Во всяком случае, по обе стороны любой границы брошенный камень падает шестеркой кверху. И когда я сидел на дне этой ямы, ты проходил — проходила — мимо в одежде цвета болотной зелени и остановился — остановилась, — глядя вниз, наклоняя, так сказать, косы и звеня, может быть, запястьями. Могло это быть? И дети наверху после этого прекратили бросаться камнями. Дети ужасны. Кто повстречал детей, бросающих камни, тот надолго запомнил картину. Я, кстати, понял, для чего там решетка была над ямой, бесполезная вроде бы решетка. Чтоб сбить руку бросающему. И чтоб нельзя было бросить чего крупного. А до тебя проходили другие — мужчины, старцы, — их бороды опускались книзу, черная, рыжая, белая. Каждый прогонял детей, но те возвращались — три раза. А тебя, на четвертый, послушались — почему? Ты скажешь, это сон. Может быть. А что не сон? — сказал бы известный нам мастер. Или сказал бы — если его мысль может быть развернута в прошлое так же легко, как в будущее, — что это вариант реальности, не хуже других имеющий право быть. Я предпочитаю думать именно таким образом.

159

Эф третий бежал по коридору, и свернуть было некуда. Лабардан догонял. Третий слышал за спиной его тяжелое дыхание. Обернулся, чтоб встретить лицом. Рога у лабардан были длинные а, а нож у третьего короткий — тем более, что этот нож он накануне оставил в нише под надписью «АЛЕУТ».

Третий остановился, вжался