Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что же с ним? Вы его прячете от меня.
— Упаси меня бог! Зачем бы я стал его прятать?
— Скажите хоть — когда я его увижу?
— Голубушка, он мне тоже позарез нужен. Больше, может быть, нежели вам!
— Так как же дальше?
— А что — дальше?
— Что же мне теперь делать?
— Как что? Идите домой. Когда будет надо, мы вас позовем. Волноваться пока нет причины…
Аглая направилась к двери, но у порога остановилась.
— Простите, — сказала она, — а кто такой Ярцев?
Плетнев весело рассмеялся, ответил же серьезно:
— Ярцев — это школьный учитель. Он учил детишек немецкому языку. А сейчас, временно, он лейтенант Советской Армии… Вас это устраивает?
Аглая уже ничему не верила. Ярцев вдруг представился ей окруженным каким-то ореолом тайны, и в страшную сферу этой таинственности невольно попадал и он — ее муж, отец ее ребенка.
— Хорошо, — сказала она. — До свиданья!
Женщина вышла на улицу, посмотрела на хмурое небо и повторила извечный вопрос:
— Где же он?..
Вчерашней ночью из концлагеря в Эльвебаккене бежали двенадцать русских военнопленных. Они убежали, сделав подкоп, и скрылись в тундровых просторах. На поиски их была брошена авиация. И в этот день, вдалеке от воздушных коммуникаций, пролетал над Лапландской тундрой одинокий самолет, который вели два немца.
Один из них, прожженный вояка, заматерелый в опасностях оберст Штюрмер, имел личный подарок от Геринга — две пластины броневой стали, чтобы закрыться от пуль и осколков. Под крылом его «мессершмитта» пронеслись в огне и дыму пожарищ многие страны Европы, — Штюрмера уже трудно было чем-нибудь удивить.
А другой пилот, еще совсем молодой юнец, Эгельгайф, только что выпущенный из геринговского инкубатора фашистских птенцов, едва-едва успел приобщиться к небу. Эта плоская и нелюдимая земля Лапландия, над которой он скользил сейчас в высоте, была первой землей в его жизни, над которой ему велели лететь как победителю…
— Ил-2, — поучал своего питомца Штюрмер, — вот этой машины ты опасайся. «Спитфайер» страшен на разворотах, ты ему тоже не открывай бортов…
— Я этого не боюсь, погибну как надо, — отвечал молокосос. — Я вот только пике боюсь. У нас в школе таких страхов наговорили! И никогда еще не пробовал…
— Сейчас попробуешь, сынок, — сказал Штюрмер и показал через стекло кабины куда-то вниз. — Видишь, костер горит в тундре?
— Вижу…
— Это наверняка дезертир греет свои кости. Разворачивай машину, ложись на левое крыло. Выдвигай подкрыльные решетки. Если хочешь, включи плановый фотоаппарат…
— Мне? — испугался гитлеровский сопляк.
— Давай, давай, сынок! Со мной ничего не бойся…
Молокосос, посинев лицом, швырнул машину в затяжное пике. На черте прицела висела перед ним рыжая точка костра, земля грозно ринулась навстречу машине. Штюрмер стиснул в ладони рукоять бомбового залпа, подбадривал:
— Давай, давай, детка! Ниже, ниже… Видишь, он уже бежит прочь! Ага, мерзавец! Сейчас мы тебя так раскидаем по тундре, что не соберет никакой часовщик!..
Машина, хрустя и содрогаясь от напряжения, выползала из затяжного пике. Бомбы глухо рванули под ней скалистую землю. Костер разбросало в стороны, и сверху было отчетливо видно, как крохотная фигурка обезумевшего от ужаса человека мечется среди расщелин и камней, спасаясь бегством.
— Переходи на бреющий, — впадая в азарт охотника, приказал Штюрмер. — Он далеко не уйдет. Учись стрелять, сынок, по живой мишени! Это — лучший вид спорта…
Огненные трассы настигали человека, скрещивались перед ним, разрубали землю. Человек то пропадал среди черных скалистых нагромождений, то выбегал на снежную равнину.
— А я не думал, что это так забавно! — признался сопляк.
— Еще не такое увидишь, сынок…
Юнец, однако, стрелять не умел, и скоро фигура человека затерялась где-то среди камней.
— Ну как? — спросил его ас. — Тебе понравилось?
— Очень. Завтра же напишу об этом своей маме…
А человек, загнанный и затравленный воздушным зверем, лежал в тесной расщелине и не дышал, а почти хрипел от напряжения той борьбы, которую ему пришлось выдержать. Казалось, он не надышится никогда. Казалось, грудь его сейчас лопнет. Но вот он посмотрел вслед улетавшему самолету и медленно поднялся на ноги.
— Опять не вышло! — сказал он, и даже не улыбка, а какая-то животная гримаса довольства собой, своей силой и удачливостью исказила его черное, заросшее густой бородой лицо…
Если бы Аглая увидела сейчас этого человека, она бы не признала в нем своего мужа. «Где он?» — спрашивала она себя, шагая по улицам Мурманска.
Негоцианты
Жить среди людей и не иметь неприятностей — это почти невозможно. Но неприятности Пеклеванного с рапортом, поданным контр-адмиралу Сайманову, конечно, не ограничились одной лишь резолюцией: «Отказать». Этот рапорт очутился у командира «Аскольда». Рябинин показал его Самарову.
— Это верно, — сказал он, — что у моего помощника нет любви к нашему кораблю, вот и доказательство…
Пеклеванного Самаров нашел на палубе. У борта патрульного судна качался пузатый катер под парусиновым капотом, прибывший с транспортов за свежим хлебом, и лейтенант руководил погрузкой.
— Добро, добро, — нетерпеливо отмахнулся он от Самарова, понимая, что никаких особых служебных дел у него с замполитом быть не может. — Вот сейчас догрузим хлеб, и приду…
Артем пробыл на палубе, пока катер не отошел от борта, и только тогда отправился в свою каюту. И, шагая вдоль подковы кормового коридора, он вдруг разом понял, о чем сейчас будет вести разговор. Понял и, распахнув дверь, опередил вопросы:
— Вас, очевидно, интересует, почему я подал рапорт о списании с «Аскольда» на бригаду миноносцев?
Здесь же была и Варенька Китежева, и это было неприятно Пеклеванному. «Ну ладно, Самаров, а ей-то что? Вот уж эти женщины! Если увидят дырку, то им обязательно надо быть затычкой…»
— Да, товарищ лейтенант, — ответил Самаров, — нас это не только интересует, но и тревожит.
— Благодарю за повышенный интерес к моей особе, но тревожитесь вы напрасно…
Самаров неожиданно крикнул:
— Да мы плевать хотели на твою особу! Нам не твоя особа нужна, а служба! Понял ли ты, помазанник божий?
Варенька фыркнула:
— Вот уйдете с «Аскольда», и мы будем говорить: «В бозе почивший…»
— Если вы решили разлаяться со мной, — сказал Артем, — то лаяться я тоже умею. И ничуть не хуже вашего. Давайте говорить спокойно.
— Вы правы, — снова переходя на уважительный тон, отозвался Олег Владимирович. — Видите ли, мы, вся команда «Аскольда», очень вам благодарны. Вы научили нас обращаться с оружием, заставили ценить каждую секунду времени, сделали нас дисциплинированными людьми. Но вы считаете, очевидно, зазорным служить на «Аскольде» дальше? Что ж, вы, наверное, просто забываете, что мы все делаем одно и то же дело. И миноносец, и наш бывший траулер плавают ведь под одним флагом — под советским флагом! Я не понимаю, чего вам не хватает? Или, может быть, пушек? Или кормят вас здесь не так, как вам хотелось бы?