Смигивая и вытирая заслезившиеся глаза, нерегиль обвел взглядом пучки полыни, проросшие между камнями площади. Сухую траву трепал хлесткий, нетеплый ветер.

Тронув коня, он послал его вверх по пологим ступеням главной лестницы. Огромные плиты разъехались под собственной тяжестью, выпуская сквозь щели струйки песка и муравьиные дорожки.

Гюлькар зацокал в гуляющей эхом пустоте зала. Между огромными ребрами свода светились прорехи разобранного камня.

Державшийся очень близко аль-Амин негромко – словно не желая будить гулкое эхо – сказал:

– Рассказывают, что халиф Умар ибн Фарис приказал разобрать арку Хосроев для строительства цитадели в Мейнхе – но у каменщиков ничего не вышло. По легенде, за ночь свод заново обрастал камнем, словно никто и не снимал кирпичи. Это все, что они сумели сделать, прежде чем отступились…

– Я очень хорошо понимаю эти камни, о мой халиф… – тихо отозвался Тарик.

Прохладный мрак расходился по мере того, как привыкали к скудному освещению глаза. В дальней стене на немыслимой высоте светились два крохотных оконца.

Копыта коней приглушенно стукали о потерявший былой блеск полированный мрамор пола: сюда феллахи еще не добрались – видно, об этом зале рассказывали много легенд, причем страшных.

Облезлый камень дальней стены сохранил участки росписи – светлые и цветные пятна чередовались огромными лоскутами, уходили ввысь и вширь странной мозаикой света и тени.

Тарик сморгнул. И замер – с открытым ртом.

Фреска вдруг сложилась – в цельный образ, из-за огромности распадавшийся на путаные цветные пятна. Со стены на них смотрел огромными миндалевидными глазами Суруш – огненный ангел древнего царства. Раскинутые крылья поднимали вверх длинные перья с облупившейся позолотой. Раскрытая к смотрящему ладонь то ли отстраняла, то ли предупреждала о чем-то. Сжатые губы ангела скорбно кривились: Суруш созерцал погибший город с горечью побежденного. Возможно, когда-то он улыбался – но непогода, размывающая век за веком древний слой краски, изменила очерк губ и выражение его лица.

Аль-Амин поежился под пустым взглядом крылатого существа. Ангел смотрел из тени смерти, предупреждал о неизбежности гибели и распада.

– Я поехал наружу, – тихо – а почему, кстати, тихо? Кто здесь живет, кроме змей и скорпионов? – сказал он нерегилю.

– Да, повелитель, – пустым голосом отозвался Тарик.

Развернув упрямо мотающую башкой кобылу, аль-Амин обернулся. Самийа неподвижно сидел на таком же застывшем, словно неживом коне – и смотрел вверх, откинув голову. Мухаммад с неприятным холодком осознал, что нерегиль не рассматривает картину. Они с Сурушем смотрели друг другу в глаза – словно Тарик пытался получить у ангела ответ на какой-то давний, незаданный, но крайне важный для обоих вопрос.

Аль-Амин отвернулся – горечь в уголках губ запечатленного на фреске существа не оставляла никакой надежды. Там только тлен и смерть, печально улыбался Суруш. Все мы умрем.

Резво цокающая кобыла вынесла его на солнце, и наваждение отпустило.

Аль-Амин облегченно вздохнул. Да уж, действительно проклятые развалины. Оглянувшись, чтобы позвать самийа – сколько можно торчать перед этой облезлой стенкой? – он услышал быстрый топот копыт.

Через мгновение конь вынес Тарика наружу – и закрутился от нетерпения под ярким солнцем, грызя мундштук. Снова налетел несущий песок ветер, растрепал полы и рукава джубб. Аль-Амин придержал на голове высокую чалму: шайтан его дернул нацепить на себя это сооружение, перед кем ему здесь красоваться? Перед шакалами и сусликами?

– Ни одной газели за все утро, – пожаловался он нерегилю. – Спешимся?

Тарик как раз похлопывал Гюлькара по шее – ну а жеребец, выворачивая голову, пытался его укусить. Вот отродье нерегиль себе выбрал, нет чтоб ездить на кобылах, как все, – так нет, оседлал это бедствие из бедствий. Подлое четвероногое уже дважды куснуло Мухаммадову лошадь в бедро.

Нерегиль наконец справился со скалящим зубы Гюлькаром. Кивнул в ответ.

Поводья они примотали к старой кривой акации. Толкаясь мордами и сопя, кони принялись обгладывать трепещущие мелкими листочками ветки.

Теперь они стояли у самого подножия гигантских плит расползающейся лестницы. Тарик смирно ждал, пока аль-Амину придет что-либо в голову.

И вдруг, все так же не поднимая глаз, нерегиль спросил:

– И давно так, о повелитель?..

Где-то слева, под уходящей в небо стеной фасада, зашуршал песок, заскакала камушками мелкая осыпь. Взгляд аль-Амина метнулся туда – и тут же обратно:

– Давно – что, о самийа?

И халиф снова как-то воровато покосился в сторону притихшего оползня. Из низкого оконного проема выползала на кучу битого щебня длинная-длинная ящерица. Аль-Амин облегченно вздохнул. Повернулся к Тарику – и встретился с ним взглядом. У нерегиля оказались здоровенные, пустые, как у Суруша, глазищи. Они затягивали, как глубина колодца.

– Кто-то распугивает вокруг тебя дичь, о халиф, – шевельнулись, наконец, бледные тонкие губы.

Халиф передернул плечами.

И вдруг решился:

– Я ничего не пил. Ни сегодня. Ни вчера.

Украдкой посмотрел на нерегиля – тот отрешенно осматривал осыпающееся великолепие развалин с той стороны площади. На бледном фарфоровом лице, казалось, отражаются желто-красноватые блики солнечного света на кирпиче. Самийа вдруг вздохнул.

– Ну хорошо, хорошо… – Аль-Амин почти скрипнул зубами.

Проклятие, почему он, всесильный властитель, чувствует себя рядом с нерегилем нашкодившим мальчишкой?

– Вчера я пил. Но только с утра! А сейчас я трезв! Трезв!

И мне все равно кажется, что…

Под стеной снова зашуршало.

И вверх по позвоночнику полез, морозя спину, привычный страх. Цепенящий. Дурманящий. Сковывающий по рукам и ногам.

Под стеной шуршало. Смотреть в ту сторону у аль-Амина не было сил. Не было сил.

– Тарик, что там?..

Очень хотелось залепить глаза ладонями.

– Очень правильная мысль… – тихо отозвался нерегиль откуда-то снаружи. – Хотя сейчас его там нет.

Оказалось, Мухаммад все-таки закрыл глаза. Его била дрожь. Крупная.

– Нельзя смотреть ему в глаза. Никогда.

– К-кком-му?..

– Аждахаку.

– Я бб-бою-ййуссь…

Дрожь и стылое оцепенение сливались к подошвам.

Наконец, халиф смог переступить ногами. Оказалось, они затекли.

– Значит, мне не мерещится.

Раскрыв глаза, аль-Амин увидел всю ту же вымершую площадь под предполуденным солнцем. Где-то среди лохм травы стрекотали цикады. Лошади шумно фыркали, тряся и дергая куст. Нерегиль молчал, отвернувшись.