за стежком, куплет за куплетом. Правда, толку от такой работы почти не было: ткань от соленой воды истончилась и рвалась постоянно. Хоть Тильда и старалась выглядеть опрятно, но с каждым днем это становилось все труднее, и все меньше оставалось на это сил.

Невероятными казались воспоминания о Даррее, о солнечном свете, что замирал в стеклах, не решаясь проникнуть вглубь темного дома, о пламени свечей, о гладком дереве, бархате и шершавой плотной бумаге, о разожженном камине и теплых купальнях, о маленьком садике, таком уютном, когда идет дождь. Разве это все было с ней?..

И тогда они развязали узел себе на беду,И явилось за ними чудовище с темного дна…

– Не слишком веселая песня, – сказала Тильда, когда Айрин закончила петь.

– Да и житуха у нас не особо веселая, – усмехнулась женщина. – Твою мать!..

На скамье сидела крыса, принюхивалась к одежде.

– А ну пшла, кыш!

Крыса грузно спрыгнула на пол, мазнув длинным кожистым хвостом по скамье, села, сверкая голодными глазами, пошевелила носом. Тильда невольно представляла ее желтоватые зубы рядом с шеей сына…

– От укусов помогают припарки из травы-медянки и козлиной мочи. Только вряд ли оно нам сейчас пособит. Кажется, они сожрут нас быстрее, чем мы доплывем до Сорфадоса, – невесело заключила Айрин. – А может, мы сами их жрать начнем. Ела когда-нибудь крыс?

– Не приходилось.

– А я вот ела, когда большой голод был. Мелкая тогда была. На вкус как курица. Матросы, слышала, их едят. И ничего.

Голод теперь преследовал их неотступно, и мысли о еде не давали покоя. Тильда старалась сберечь как можно больше для Арона и Саадара и все время вспоминала недоеденные в детстве булочки, пирожки и каши. Знала бы она тогда, ни за что бы и крошки не оставила!.. Скудной еды, которой и так было мало, стало вдвое меньше после того, как «Чайка» не смогла войти ни в гавань Рэнда, ни в порт соседнего Кадиша. Острова охватила красная лихорадка. С горькой усмешкой Тильда подумала, что юбку теперь можно шнуровать на талии еще туже.

– Знаешь че? Не из того мы теста, чтобы на этой посудине сдохнуть! – заявила Айрин, грозя кулаками кому-то неведомому. – У меня там сеструха, в Хардии. Городок такой маленький, Ри. У моря. Говорит, приезжай. У нас тут чинуши за каждую пядь земли уедят, а там – земли немерено! Лишь бы руки были обрабатывать. Слажу лодку, буду рыбу коптить, продавать. Я ж из Тамора. Рыбаки мы все. А ты вон, я видела, такие штуки из дерева режешь, умереть можно. Ихние богатеи с ума сойдут.

Тильда пожала плечами:

– Как знать. Без инструментов не получится так, как в Даррее. Да и мало где чужеземцам рады.

– Так и знала, что ты столичная!

– Я не…

– Эй, да кому в этом дело есть? Тут у всех говна в жизни по самое не могу было, с чужими делиться без надобности. Ну-ка, глянь – ровно?

Тильда прищурилась – стежки действительно вышли аккуратными, едва заметными.

Айрин снова затянула песню – о «веселой девчонке Джен», которая дарила свою любовь за монеты. Но веселья в этой песне не было и на грош.

В этом грязном городишке я нашла свою любовь,На стене мы целовались…

Песню оборвал резкий и громкий стук по столу. Тильда подняла голову от штопки – над ними возвышался плотник Грег, скрестив руки на груди:

– Веселитесь, значит? Песенки распеваете?

Тильда рукой придержала железную миску, которую он брякнул о стол.

– Простите?

Сальные черные волосы плотника топорщились во все стороны, глаза нехорошо горели. Грег ткнул пальцем в миску:

– Это вы тоже терпеть согласны, а?

– Да это барочник! Они не ядовитые, – рассмеялась Айрин, заглянув туда. – И вкус у них… ну… в общем, тебе понравится.

В миске едва шевелилось неприятное на вид существо – вроде червя, гладкое, с черной головкой.

– С нами как со скотом обращаются, да и то – скотине добрый хозяин свежего сена даст! Сдохнем, и все! – Грег смотрел на них с Айрин странно, словно сам не свой.

– Высказывайте свое недовольство капитану, – спокойно ответила Тильда. – Или корабельному повару.

– А я выскажу! – Грег смотрел на нее выпученными, налитыми кровью глазами. – Вот прям щас заставлю капитана эту падаль жрать!

Тильда порадовалась, что между ними – довольно тяжелый стол, свернуть который у Грега вряд ли хватит сил.

– Потише, приятель, стены тут не каменные. – За его спиной возник Саадар.

– А насрать мне, пусть слышат! Эй вы, ублюдки! Слышите меня? – Он погрозил кулаком куда-то в пространство.

– Захлопнись! Всем тут плохо. Неча из себя дерьмо валить, и так хватает.

– Он прав, – тихо, но решительно сказала Айрин Саадару. – Ты-то сам за сына не боишься? За жену вон?.. Вода тухлая, в еде черви. Это что, по-твоему, жизнь?

Все вдруг замолчали, и последние слова прозвучали в оглушающей тишине. Саадар стоял напротив Грега, и оба дышали тяжело. Сыновья Айрин забились в угол, а мужчины – наоборот, выступили вперед, недвусмысленно вынимая ножи. На миг представилось, что они сейчас бросятся друг на друга.

Где-то недалеко, по трапу, уже грохотали тяжелые башмаки матросов.

– Да хватит же! – Тильда поднялась и оглядела тех, кто собрался в каюте. Голодные, усталые, изможденные лица, да и сама она на ногах стояла едва. Едва ли эти люди готовы слушать речи, когда голод держит за горло. Но только не бунт!.. Бессмысленность бунта была настолько же очевидна, как и беспощадность кары за него.

Дверь каюты грохнула о переборку. Трое матросов появились на пороге, вооруженные пистолетами и абордажными палашами.

– Чего орем?

Тильда и охнуть не успела, как двое уже скручивали руки Саадара за спиной, а третий ударил Грега под дых.

– Пшли, проветрите буйные головы, – усмехнулся самый высокий из матросов. – Ишь че удумали – драться.

Но Грег успел извернуться, и в его руке оказался нож. И Тильда очень четко, как на сцене, высвеченной огнями рампы, увидела, что нож вошел в грудь молодого матроса.

Все замерли.

А потом крики, шум потасовки, ругань разбили тишину. Раздался выстрел, запахло порохом, и Грег упал и больше не поднимался. Сизый дым медленно таял в воздухе.

Раненый матрос стоял, опустив оружие, и глаза у него были круглые, испуганные и совершенно безумные. Темная блуза промокала от крови.

И страшная, преступная мысль ударила в голову: хорошо, что это был не Саадар!..

Его увели, а тело Грега осталось лежать на полу каюты, и люди стояли ошарашенные, пораженные и испуганные. Между ними зрело что-то дикое и страшное.

Айрин всплеснула руками, бросилась к мужчине, но он уже едва дышал, исходя кровью.

– Ублюдки! Ублюдки! – повторяла она все тише и тише, пока голос совсем не охрип.

– Он случайно выстрелил. – Тильда взяла Айрин за руку. – Ты понимаешь?

Айрин качнулась из стороны в сторону.

Тильда устало опустилась рядом с ней на грязный пол. Она могла бы сказать очень много колких, злых, правдивых слов, но не стала ничего говорить и неожиданно для себя просто обняла женщину за плечи.

– Какие у тебя руки горячие, – удивилась Айрин. – Не жар ли случаем?

Тильда пожала плечами – она слишком устала, чтобы отвечать.

26

В крытую галерею светило горячее солнце, выбелив квадраты под невысокими арками.

В полдень поместье дремало в сонном жарком мареве. Дремали на фресках пышнобедрые девы с кистями винограда в руках и румяные отроки с яблоками и апельсинами. На плетеном кресле дремал большой черный кот Пират.

Припекало солнце.

Тильда лежала на низкой кушетке среди многочисленных вышитых подушек и не могла шевельнуться. Видела только синий рукав полупрозрачной туники и браслет, тонкие изящные пальцы в дорогих перстнях, плиты пола, обожженные солнцем, и пирамидальный тополь сразу за аркой.

– Госпожа, ваш обед.

Чьи-то руки, сухие и сморщенные, поставили на столик перед ней серебряное блюдо с крышкой. Помимо воли Тильда кивнула невидимому слуге, и тот убрал отблескивающую, словно начищенная кираса, крышку с блюда.

Под ней лежал сочный кусок мяса, только зажаренный молодой козленок, еще не пробовавший травы, обложенный веточками розмарина и апельсиновыми дольками. Руки стали разрезать мясо, и внутри показалось что-то белое.

Опарыши.

Они дергались, копошились, жирные и белесые. Их становилось все больше, вместе с ними лезли личинки других насекомых, уховертки, и пауки, и могильные черви, и Тильда вдруг поняла, что они всюду. На лице, одежде, руках, они заползают в ноздри и уши, в промежность, они в волосах и в складках туники.

– Прочь! Прочь!

Слабый голос захлебывался, хрипел. Ноги и руки не слушались.

Что-то давило на грудь живым беспокойным весом.

– Арон? Саадар? – она едва смогла разлепить горячие губы, вытолкнуть слова, и они угасли тут же, сказанные наполовину.

Тильда резко открыла глаза. Что-то размером с мелкую кошку сидело на ней, что-то – или кто-то – с глазами-бусинками, глядящими из густой, холодной темноты. Тильда закашлялась, и жаркая волна обдала лицо. Резко, неожиданно скрутило желудок, рот наполнился вкусом желчи.

– Арон…

Сбоку – вспышка света, кто-то встал и затеплил дешевую «травяную» свечу. Совсем рядом заплакал ребенок.

– Тише, тише, милый, – мягко, успокаивающе прозвучал голос Айрин. – Тшш, не бойся…

Чья-то ладонь легла на лоб.

– У нее жар, – голос, кажется, Кеннита. – У Витто тоже.

– Мой сын…

– Да тутачки он, ну куда денется!..

Тильда закрыла глаза – и снова провалилась в сон. Из сна выплывали то отцовский