в тесной каюте захватывало дух от вида черепичных и шиферных крыш, покрывающих холмы, – Тильда увидела в этом расчет: производить впечатление на всех прибывающих морем. Город-сказка, город-мечта, но сколько людей пропадали в нем, поглощенные этой мечтой?..

– Главное, что мы доплыли и не подохли. – Дыхание Саадара шевельнуло на макушке волосы.

Больше он ничего не сказал – никаких бодрых обещаний, воодушевляющих речей, какие мог бы произнести как бывший командир отряда, какие, наверное, произносил сотни раз перед новым, новым, новым боем…

Их встречали не цветами и не ветвями оливы – а изматывающе-долгой процедурой досмотра – местные власти называли это «необходимыми мерами», но имя этому было – волокита.

В просторном и душном помещении, явно построенном на скорую руку, томились в очередях переселенцы с «Чайки» и других судов. Здесь лекари осматривали людей после строгого карантина, здесь же чиновники местного ранка – канцелярии – допрашивали бледных приезжих, кашляющих от едких порошков, которыми окуривали каюты и трюмы против переносящих заразу паразитов. Что ж, по крайней мере, местные власти заботились о том, чтобы люди не умирали и как можно дольше платили налоги.

Ни скамей, ни чего-то подобного в зале для досмотра не предполагалось, и все сидели кто на полу, кто в обнимку с нехитрым скарбом, кто-то стоял, кто-то нервно расхаживал взад-вперед.

Хвост бесконечной очереди двигался медленно, и время растягивалось. Разговаривать не хотелось – не было сил. Тильда почти задремала, прислонившись к какой-то перегородке, когда кто-то тронул ее за плечо – оказалось, Айрин.

– Иди! Твоя очередь.

Тильда кивнула и вошла в отгороженный полотнищами закуток, душный и пропахший насквозь застарелым потом и грязной одеждой.

Там сидела за столом хмурая женщина с сонным взглядом совы, одетая в серую лекарскую хламиду, круглую шапочку и передник, которая тут же по-хардийски велела снять одежду – небольшого знания языка Тильде хватило, чтобы понять ее.

Чужие пальцы бегло ощупали спину, задержались, касаясь шрамов, и если раньше от этого стало бы жарко и зашумело бы в ушах, то сейчас ей было все равно, что все смотрят на обнаженное, худое тело с остро выступившими ключицами, ребрами и лопатками, на эти шрамы…

Хмурая женщина приложила к груди блестящую, непривычного вида трубку и нахмурилась еще больше.

– Болеть? – спросила Тильда, но та не ответила, записывая что-то в свои бумаги карандашом.

Незнакомые буквы, похожие на пружины и крючки, расползались в стороны. Тильда закусила губу, дышала ровно, стараясь смотреть на собственные руки, лишь бы не видеть эти чужие буквы. В Республике участь больных была незавидной: обыкновенно все, кто не имел достаточно денег на смерть в собственной постели, оставались догнивать в какой-нибудь лечебнице. Люди умирали там, лежа вповалку на узких топчанах, а монахи Отречения могли лишь ненадолго облегчить их страдания.

Тильда вглядывалась в лекаря, пытаясь угадать вердикт. В горле застряло что-то скребущее и горькое. Такой долгий путь – неужели он закончится здесь?.. Что же тогда будет с Ароном?.. Страх пульсировал в ней горячим сгустком.

Женщина-лекарь взглянула на нее без выражения, что-то размашистое написала в толстой тетради перед собой и с совершенно равнодушным видом вручила Тильде бумажку с печатями. Сказала ровное, безразличное слово на хардийском. Кто-то рядом перевел:

– Одевайся, говорит, все, говорит, хорошо.

Тильда выдохнула облегченно, наскоро завязала все шнуровки и застегнула крючки на корсаже и едва не бегом выскочила из огороженного полотнищами закутка. Саадара с Ароном отыскала не сразу – только когда ее окликнули, увидела их в хвосте длинной очереди к чиновникам ранка. Саадар, улыбаясь, махнул ей рукой.

– Скоро и до нас дойдет, – объявил радостно.

– Если дойдет, – буркнул стоящий рядом коренастый мужчина в потертом сером сюртуке. – Некоторые ждут с прошлого утра. А некоторым вообще никаких бумаг не дают. Поворачивают обратно. Так что рано лыбиться.

Саадар хмыкнул и пожал плечами, но семя беспокойства упало в жирную землю, и Тильда не могла отвести взгляда от столов в конце, за которыми в ряд сидели местные чиновники: в синей форме непривычного покроя, с круглыми шапочками, подкрученными усами и знаками своих ведомств на рукавах. Тогда Саадар взял ее за руку и не выпускал до самого того момента, пока они не оказались перед перед бойкого вида смуглым и темноволосым юношей, бегло говорящим на адрийском. И как удивительно было, что Саадар, словно немного усохший в плечах, усталый, отдает ей силы, делится ими, делится уверенностью и знанием чего-то, чего она не видела и о чем понятия не имела!..

– Чем вы занимались на родине? – Молодой чиновник поскреб стенку чернильницы пером, и звук оттого вышел неприятный.

Тильда поморщилась – этот скрежет отдавался почему-то зубной болью.

Они с Саадаром еще на корабле сочинили историю, в которой ей пришлось бежать с востока, оттуда, где у границ Республики Рутен бился за спорные территории; скитаться по стране без пристанища и – уплыть за море, в поисках земли более гостеприимной. Алиша Мариди, живописец, потерявшая дом и семью и привлеченная размахом большого строительства в Сорфадосе – полуправда всегда убедительнее откровенной лжи.

– Я была живописцем, – с вежливым, холодным достоинством ответила она, хотя, видит Многоликий, это спокойствие стоило ей почти всех оставшихся сил. Лишь бы чиновник поверил!

Юноша не удивился ее ответу, даже бровью не повел. Только коротко взглянул на Тильду, остро блеснув стеклами очков.

– У вас есть какие-нибудь документы, которые подтвердили бы это?.. – скучным тоном всех на свете чиновников спросил он.

– К сожалению, все мои бумаги сгорели. Война…

Чиновник сдвинул брови:

– Очень жаль. Я не могу записать это в соран с ваших слов.

Этот юноша наверняка гордился своим местом: начищенные пуговицы сияют, аккуратная прическа, щегольски сдвинутая набок шапочка… легкое пренебрежение в изгибе губ – какое знакомое выражение лица!

– Взгляните. – Тильда протянула чиновнику записную книжку с рисунками.

Юноша несколько слов произнес на своем языке, обращаясь к мужчине за столом по соседству. Они посовещались, рассматривая наброски.

– Простите, госпожа… – юноша сверился с записями, – Алиша Мариди, мы принимаем чужеземцев и даже предоставляем им права граждан Хардийской империи, но с условием, что они обучены полезному ремеслу. Нам не нужны бродяги и побирушки. Я не знаю, ваши это рисунки или кого-то другого… – Чиновник на мгновение задумался. – Возможно, у вас есть рекомендательные письма от вашего… как это – братства художников? Нет? Тогда, может быть, кто-то из граждан Сорфадоса поручится за вас?

– Нет, к сожалению, я никого не знаю здесь. Что ж… вам нужна дешевая рабочая сила. Я понимаю.

Юноша покачал головой с ничего не выражающей, равнодушной улыбкой.

– Постите, госпожа Мариди, но экзаменовать вас никто не станет. Возможно, через несколько лет вы сами сможете скопить деньги и выдержать экзамены и получить разрешение… Укажите другие занятия, которым вы обучены. Что вы умеете еще?

Тильда зачем-то посмотрела в его бумаги – он писал ужасно неаккуратно и наверняка не без ошибок.

– Я резчик по дереву.

– Хорошо. А еще?

– Скульптор.

– А еще?

– Простите?..

– Что-то еще вы знаете?

Тильда спокойно взглянула на юношу.

– Я знаю старошаннийский, адрийский и язык Империи О. Разбираюсь в счетоводстве.

Что ж, таких, как она, должно быть, здесь много – тех, что потеряли все и стали ничем, за кем омертвевшей змеиной шкурой тянется прошлая жизнь.

Только она свою змеиную шкуру уже сожгла.

– Ранка вряд ли подыщет вам именно эти занятия, – развел руками чиновник. – Но на наших мануфактурах всегда нужны люди. Вы хорошо знаете хардийский язык?

Пришлось признать, что язык она знает плохо.

До слез обидно было понимать, что чиновник прав, что ей нечем доказать свои знания и что начинать придется с чистого листа – и в гораздо худших обстоятельствах, чем в Даррее. Тильда готовилась к этому, но правда, как всегда, оказалась гораздо проще, грубее, и ее неотвратимость давила, как каменная плита. А под этой плитой шевелились страхи, выгрызала камень безнадежность, которой дай волю – займет собой весь город, весь свет.

Во всяком случае, ей было разрешено работать. А просители не выбирают – опять отчего-то вспомнилась эта фраза из какой-то пьесы.

Чиновник поставил в бумаги перед собой круглую печать, потом квадратную, потом замысловатой формы. И наконец отдал документы Тильде, на прощание сказав безо всякого выражения:

– Приходите за работой в ранка в любой день. И добро пожаловать в Сорфадос.

2

Вместе с Айрин они вышли на улицу, в пасмурный и теплый день чужой страны – и сразу же оказались среди шума и толкотни большого порта. Люди вокруг нескончаемым пестрым потоком куда-то спешили, о чем-то договаривались, ссорились, смеялись, торговали и воровали – это была жизнь, от которой Тильда совсем отвыкла на «Чайке».

Они остановились у какой-то тумбы, на которой мелкие полосатые зверьки, похожие на мартышек, дрались за лакомые объедки. Смотрели друг на друга, словно запоминая.

– Обязательно приезжайте в Ри! – Айрин не улыбалась – после потери сына она как будто разучилась это делать, но все же взгляд немного потеплел. Тильда протянула ей руку:

– Обязательно.

Айрин сухими