Злой тесович подскочил, мягко просунул жесткие ручки мне под мышки, приподнял.

— Меня зовут Чика Косень. Вот уже несколько дней я работаю на Дубовую Шапку. Охраняю его доченьку. Старик хорошо платит. А вы зачем пожаловали?

— А мы тут… случайно мимо проходили, — буркнул я. — Экскурсия у нас, понял?

— Вы, наверное, к Метанке? — Чика поднял черные бровки. — О, я понимаю. Девушка будет просто счастлива, что к ней пожаловали такие знаменитые гости! А я, признаться, принял вас поначалу за злодеев… Вот смешно.

— Очень смешно. — Я улыбнулся тщательно, всеми десятью оставшимися зубами. — Народный тесовичский юмор, ага. Дери вас всех… Гнедан, оставь ему автограф и пошли дальше.

Гнед, кряхтя от боли, принял из сухоньких ручек берестушку, поставил четыре закорючки и неприличную виньетку в виде женской титьки, изображенной в профиль. Осчастливленный Чика Косень прижал бересту к темной груди, вежливо поклонился и, мягко пританцовывая, подвел нас к двери, на которой золоченая табличка сообщала, что:

— Прошу прощения, господа! — вздохнул тесович. — Дальше я не ходок. Жить хочется. Вы-то — знаменитости, вас все признают. А меня — хлопнут, и весь сказ. Желаю удачи!

И он вежливо приоткрыл дверь перед моим носом.

Лучше бы мне ваще не родиться. Человек десять разом поднялись со стульев, чтобы встретить меня должным образом. Засопели обрубленные носы, сузились серые глаза в опаленных ресницах, покраснели иссеченные рваными шрамами щеки. Десять чудовищных уродов, громыхая хитрейшими техномагическими доспехами, двинулись вперед, не спеша поднимая стволы, дула, жерла и жала всевозможных стрелятельных инструментов.

О да-а… Я слышал о них из легенд. И теперь я узнал их сразу: это был знаменитейший на всю Русь властовский десяток Кречета. Поднебесная гвардия, группа Альфа в неписаном реестре славянских спецслужб. Коллектив тиранозавров. Галактическая эскадра, состоящая сплошь из боевых крейсеров — разноликих, потрепанных и страшных. Не парни, а коллекция милитаристского хай-тека: сплошь, как новогодние сосны, обвешаны уникальными боевыми оберегами, ультрасовременными амулетами… Тройные облегченные доспехи, ледянские налокотники, турские налобники, зетские налодыжники с шипами… Короткие арбалеты, бьющие от плеча, тонкие гибкие мечи из синего булата, заговоренные, сплошь в снежных узорах письменности. И все же самая пугающая достопримечательность — рожи. Вы только гляньте, что за ужас творится там — под налобниками и мелкочешуйчатыми бармами… Отрубленные уши остались в чуждой земле, отгрызенные носы навсегда стиснуты в мертвых челюстях поверженных противников, срезанные брови уже никогда не приподнимутся в усмешке, черные губы спеклись в жареве горящих крепостей… М-да, я откровенно любовался этими харями. Они казались абсолютно одинаковыми и состояли как бы из двух частей: внизу — бороды, обрезанные покороче, чтобы в бою врагу неудобно хватать, а выше бороды — обрубки, красные трещины, шрамы. И только глаза разные — голубые, серые, синие, зеленые…

Вот только у Кречета взгляд светло-карий. И добрый, как у нежного доктора Кеворкиана. Ох. Судя по взгляду, десятник Кречет не намерен жалеть случайно заплутавшего идиота. Не намерен миловать обомлевшего цивила, который только что совершил роковую ошибку: сдуру заглянул туда, куда заглядывать не след.

Сухо потрескивая, заныла кожаная жила, натягиваясь на тонком изгибистом луке наплечного арбалета. Вот она, моя красавица-смерть.

Что ж. По крайней мере я погиб не под колесами «запорожца». Гораздо приятнее, если тебя переехал черный спецназовский «хаммер».

— Не убивайте! — пискнул я. Ноги примерзли к полу… Тихий нежный звук. Щелчок! Я закрыл глаза…

Пуффф… Вот и закончилась моя игра.

Так думал я, глядя в черноту зажмуренных век и прислушиваясь к собственному телу: где же она, горячая струя невыносимой боли… Где она?

Опять щелчок. Это просто дверной засов. И женский голос:

— Ой, дяденьки, пустите его! Это… настройщик флейт. Он пришел настроить мою любимую флейту.

Подобно тому, как дикие, необузданные весенние орхидеи раскрываются навстречу розовому солнцу, глаза мои открылись на звук девичьего голоса. О! Вот закончилась игра и началась сказка, осознал я. Судите сами: прекрасная юная царевна возникла чуть вдали, на пороге внутренних покоев, чуть изогнув легкий стан в серебристо-жемчужном сияющем сарафане, изящно замерла, держась за косяк фарфоровой ручкой, увешанной нежно мерцающим золотом…

— Кто сей?! — глухо каркнул Кречет, с видимым неудовольствием ослабляя прицельный прищур.

— Какое ваше дело? Имею я право на личную жизнь? — пропел аристократический голосок. — Повелеваю вам, железные олухи: немедленно оставьте моего мальчика в покое.

Что она сказала? Я — ЕЕ МАЛЬЧИК?!

В голове зазвенело, словно слитком золота по каске. Моргая от счастья, я поднял смущенный взгляд на эту молодую богиню, на это утонченное, прелестное существо… На этого ангела в маленьком серебристом веночке-кокошничке, на эту царственную нимфу с высокой грудью и властным взглядом ясно-зеленых глаз…

Чесать мой лысый череп. Это ж Метанка…

Как обдолбанный лунат, я вошел в горницу, вяло пошатываясь и потряхивая головой. Пудь я броклят! Эту стерву отмыли, причесали и нарядили, как принцессу Стефанию к празднику конфирмации!

Гнедан остался за дверью… Метанка протянула белоснежную ручку, увешанную тонкими кольцами браслетов, и — чпок! — задвинула маленький засовчик. Обернулась, тихо пылая легким румянцем, многоцветным алмазным заревом украшений и мягким, матовым светом крупных жемчужин. Розовые, чуть подрумяненные губы смущенно дрогнули в улыбке:

— Милый… Ты пришел попросить прощения?

Дрянь. Развратная кошка! Таким же образом эта мартовская кобра кокетничала с Данькой Кашириным. Она думает, что я полный идиот?

— Ты че разрядилась, мать? Как цирковая кобыла.

— Ой, ты представляешь, меня заставили! — царственно рассмеялась Метанка: запрокинула тяжелую от золота голову, сморщила розовый носик, замигала влажными глазками. — Сначала повели в баню, мыли три часа в крапивном соке! Потом лепестки какие-то прикладывали, козьим молоком умывали. А под конец — представляешь — медом натирать стали! Я думала, обожрусь и помру!

— Впрочем, как я вижу, чудом выжила.

— А потом прибежали тетки, штук тридцать, стали вокруг меня бегать, наряжать и нанизывать. Принесли четыре сундучка драгоценностей — и все на меня нацепили! Сундучки совсем пустые остались! Смотри — одних жемчужин четыреста штук!

Она наклонила златокудрявую головку с серебристо-хрустальным венчиком — показала перламутровую сеточку на волосах, собранную из мельчайших капель розоватого жемчуга