Я нервничал. Больше того, я был в ужасе. У меня не было доспехов, тогда как у всех воинов Татвина имелись кольчуги или хорошие кожаные нагрудники. Голову Татвина защищал шлем, мою – только волосы. Я готовился умереть, но, помня уроки датчан, перевесил Вздох Змея за спину, захлестнув его перевязь вокруг горла. Меч гораздо быстрее можно достать из-за плеча, а начинать битву я собирался Осиным Жалом. В горле у меня пересохло, мышцы на правой ноге подергивались, живот сводило, но волнение пересиливало страх. Вот она, жизнь, к которой стоит стремиться, вот он, клин! И если я уцелею, я стану настоящим воином.

Стрелы летели одна за другой, по большей части ударяя в щиты, но одна удачливая стрела пробила щит и впилась валлийцу в грудь. Тот упал, и вдруг их командир вышел из себя, громко заорал, и они двинулись.

То был всего лишь маленький клин, а не серьезное сражение. Стычка с угонщиками скота, а не столкновение армий, но это был мой первый клин, и я интуитивно придвинул щит к щиту соседа. Убедился, что наши щиты соприкоснулись, опустил Осиное Жало, собираясь колоть из-под края щита, и чуть присел в ожидании удара. Валлийцы завывали как ненормальные, их вопли должны были нас напугать, но я думал лишь о том, чтобы сделать все, как меня учили, и не обращал внимания на вой.

– Пора! – крикнул Татвин.

Мы дружно выдвинули щиты вперед, и я ощутил удар, словно Элдвульф хватил молотом по наковальне. Спасаясь от топора, угрожавшего рассечь мне голову, я присел, поднял щит и всадил Осиное Жало в пах врагу. Клинок вошел гладко и точно, как учил меня Токи; такой удар в пах – жестокий удар, один из смертельных, и мой противник издал ужасный вопль, словно рожающая баба. Короткий меч застрял в его теле, кровь полилась по рукояти, и его топор упал у меня за спиной, когда я распрямился. Я выхватил из-за левого плеча Вздох Змея и всадил в того, кто атаковал моего соседа справа. Я нанес славный удар, точно в череп, и выдернул меч, предоставляя клинку Элдвульфа самому довершить дело. Человек, в котором засело Осиное Жало, оказался прямо у меня под ногами, и мне пришлось наступить ему на лицо.

Я уже орал, орал по-датски, обещая перебить всех врагов, и все вдруг стало так просто! Я наступил на свою первую жертву, чтобы прикончить вторую, а значит, нарушил строй, но это не имело значения, потому что Татвин занял мое место. Теперь я был окружен валлийцами, но слева и справа от меня уже лежало два мертвеца, а ко мне развернулся третий противник. Я принял мощный удар его меча на умбон щита, а когда он сам попытался закрыться щитом, всадил ему в горло Вздох Змея, выдернул меч и крутанул так, что клинок ударился в щит позади меня. Я развернулся, дрожа от ярости и гнева, кинулся на четвертого врага, сбил его на землю, и он начал молить о пощаде, но не получил ее.

Радость. Радость битвы. Я танцевал от радости, радость клокотала во мне, радость битвы, о которой так часто говорил Рагнар, радость воина. Если мужчина не познал ее, он не мужчина. То была не битва, не настоящая битва, просто стычка с ворами, но то было мое первое сражение, и боги были милостивы ко мне, придав моей руке быстроты, а моему щиту – силы. И когда все было кончено и я танцевал в крови врагов, я знал, что отлично справился. Знал, что справился более чем отлично. В тот миг я мог бы завоевать целый мир и жалел лишь, что Рагнар меня не видит. Но потом я подумал – он ведь может глядеть на меня сейчас из Валгаллы, поэтому воздел к небу Вздох Змея и прокричал его имя. Я видел, как другие юноши возвращались из своих первых сражений с той же радостью, а после второй битвы их закапывали в землю. Юность глупа, а я был юн. Но я отлично справился.

С ворами было покончено. Двенадцать погибли или были так тяжело ранены, что уже умирали, остальные разбежались. Мы довольно легко их переловили и прикончили по одному, а затем я вернулся к тому человеку, который первым ударил меня щитом. Пришлось поставить ногу на его окровавленный живот, чтобы выдернуть Осиное Жало из коченеющей плоти, и в тот миг я не желал ничего, кроме новых врагов.

– Где ты учился драться, мальчик? – спросил меня Татвин.

Я развернулся, кровь бросилась мне в лицо, Осиное Жало дернулось, словно требуя новой крови.

– Я – олдермен Утред из Нортумбрии, – сказал я.

Он помолчал, разглядывая меня, затем кивнул.

– Да, господин. – Он шагнул вперед и пощупал мускулы на моей правой руке. – Так где же ты учился сражаться? – повторил он, опустив оскорбительное слово «мальчик».

– Я смотрел, как это делают датчане.

– Смотрел, – повторил он безо всякого выражения. Потом заглянул мне в глаза, ухмыльнулся и обнял меня. – Господи прости, но ты настоящий дикарь. Это твой первый клин?

– Первый, – признался я.

– Но не последний, клянусь, не последний.

И он оказался прав.

* * *

Звучит это нескромно, но я рассказываю правду. Теперь я нанимаю поэтов, чтобы они слагали мне хвалы, но только потому, что так положено поступать лорду. Хотя я частенько недоумеваю, отчего приходится платить за простые слова. Эти рифмоплеты ничего не делают: не растят зерна, не убивают врагов, не ловят рыбу и не разводят скот. Они просто берут серебро в обмен на слова, которые все равно никому не принадлежат. Ловко придумано, но на самом деле от поэтов едва ли больше пользы, чем от священников.

Я отлично сражался, это правда, хотя до сих пор мечтал о большем. Я был молод, а молодость неутомима в бою, я был силен и быстр, враги же были измотаны. Мы оставили их отрезанные головы на перилах моста в качестве приветствия всем бриттам, едущим в свои Потерянные земли, а затем отправились на юг навстречу Этельреду, который явно расстроился, увидев меня по-прежнему живым и голодным. Но он согласился с Татвином, что я пригожусь в бою.

Хотя настоящих боев пока не было, только стычки с разбойниками и угонщиками скота. Этельреду хотелось подраться с датчанами, ведь он находился под их властью, но он опасался мести и старался их не злить – что было нетрудно, поскольку в этой части Мерсии было мало датчан. Правда, каждые несколько недель они наезжали в Сирренкастр и требовали скот, еду или серебро. У Этельреда не оставалось иного выхода, поэтому он платил.

Вообще-то, он возлагал надежды не на север, не на своего господина, бессильного короля Бургреда, а на юг, на Уэссекс. Если бы в те дни у меня имелся хоть какой-нибудь ум, я бы заметил, что влияние Альфреда в южной части Мерсии усиливается. Это влияние не проявлялось явно, англосаксонские воины не разъезжали по стране, но гонцы от Альфреда являлись постоянно, договаривались с правителями, убеждали их стянуть войска к югу, на случай, если датчане снова атакуют Уэссекс.

Мне следовало бы знать об этих гонцах, но я был слишком поглощен интригами в семействе Этельреда, чтобы обращать внимание на что-либо другое. Сам олдермен не особенно меня любил, а его сын, тоже Этельред, просто ненавидел. Он был на год младше меня, надутый, важный, напыщенный. Он ненавидел датчан, а еще терпеть не мог Бриду, главным образом потому, что пытался приставать к ней и получил коленом в пах. После этого она отправилась работать на кухню и сразу предупредила меня, чтобы я не ел кашу. Я и не ел, а все остальное семейство два дня страдало поносом из-за бузины и корня ириса, которые она добавила в котел. Мы с младшим Этельредом вечно ссорились, хотя он стал осмотрительнее после того, как я отлупил его, увидев, что он бьет собаку Бриды.