– А ты, юная госпожа, надеюсь, ты-то не лгала?

– Я всегда говорю правду, святой отец, – ответила она кротким голоском, – всегда.

– Это хорошо, – одобрил он, затем снова протянул руку, чтобы спрятать мой амулет. – Ты христианин, Утред?

– Ты же сам крестил меня, отец, – ответил я уклончиво.

– Мы не победим датчан, если не будем веровать, – проговорил он серьезно. Потом улыбнулся. – Ты сделаешь то, чего хочет Альфред?

– Я не знаю, чего он хочет. Он отправился протирать колени до того, как успел мне сказать.

– Он хочет, чтобы ты служил на одном из кораблей, которые он строит, – сказал Беокка. Я разинул рот при этих словах. – Да, мы строим корабли, Утред, – вдохновенно продолжал священник, – корабли, чтобы сражаться с датчанами, но наши моряки – не воины. Они, ну… они простые моряки. Рыбаки и торговцы, а нам нужны люди, которые смогут научить их тому, что умеют датчане. Датские корабли все время приходят к нашим берегам. По два корабля. По три. Иногда и больше. Они причаливают, жгут, убивают, хватают людей и исчезают. Но если бы у нас тоже были суда, мы могли бы дать им отпор. – Он ущипнул свою искалеченную левую руку правой и поморщился от боли. – Вот чего хочет Альфред.

Я покосился на Бриду, та чуть пожала плечами, словно подтверждая, что Беокка говорит правду.

Я подумал о двух Этельредах, младшем и старшем, об их неприязни ко мне. Вспомнил, какую радость ощущаешь, идя на корабле, когда ветер бьет в лицо, когда весла описывают дугу, блестя на солнце, когда поют гребцы и поворачивается рулевое весло, а за кормой остается длинная дорожка зеленоватой воды.

– Конечно, я согласен, – сказал я.

– Слава Богу, – заключил Беокка.

А почему бы и нет?

* * *

Перед отъездом из Винтанкестера я видел Этельфлэд. Кажется, ей было тогда года три-четыре, у нее были яркие золотистые волосы, и она болтала без умолку, играя в садике рядом с кабинетом Альфреда. Помню, у нее была тряпичная кукла. Альфред играл с дочкой, а Эльсвит беспокоилась, как бы он не перевозбудил ребенка. Помню смех Этельфлэд, этот смех остался у нее на всю жизнь. Альфред обращался с ней ласково: король любил своих детей. Почти все время он бывал серьезен, благочестив и выдержан, но с маленькими детьми становился беззаботным и почти нравился мне, когда дразнил Этельфлэд, пряча ее куклу у себя за спиной. Еще я запомнил, как Этельфлэд подбежала к Нихтгенге и принялась его гладить, а Эльсвит подозвала девочку к себе.

– Грязная собака, – сказала она дочке, – наберешься от нее блох или чего-нибудь еще. Иди сюда!

Она одарила Бриду недобрым взглядом и пробормотала:

– Скрэтте! – что означало «потаскуха».

Брида сделала вид, что не услышала, Альфред – тоже. Меня Эльсвит не замечала, но мне было на это плевать, потому что Альфред позвал слугу, который вынес из замка шлем и кольчугу и положил на траву.

– Это тебе, Утред, – сказал Альфред.

Шлем был из блестящего металла, начищенный песком и уксусом. На гребне виднелась зазубрина от удара, на лицевой пластине зияли отверстия для глаз, похожие на глазницы черепа. Кольчуга оказалась добротной, хотя в том месте, где она прикрывала сердце бывшего хозяина, виднелась дыра, пропоротая копьем или мечом. Но кольчугу умело починил хороший кузнец, и она стоила немало серебряных монет.

– И то и другое осталось от датчанина, погибшего под холмом Эска, – сказал Альфред.

Эльсвит неодобрительно наблюдала за нами.

– Мой лорд, – произнес я, опустился на колено и поцеловал ему руку.

– Год службы, вот все, о чем я тебя прошу.

– Я готов, господин. – И я подкрепил свои слова еще одним поцелуем испачканной чернилами руки.

Я был ослеплен. Такие редкие и ценные доспехи, и я не сделал ничего, чтобы их заслужить, если только подарки не полагаются за развязность. Но Альфред бывал щедрым, хотя правителю и положено таким быть. Лорд – тот, кто раздает браслеты, а если лорд не дарует богатств, он теряет расположение своих воинов. И все равно, таких подарков я не заслужил, хотя и был за них благодарен. Меня ослепили эти дары, и в тот миг я считал Альфреда великодушным, добрым и прекрасным человеком.

А ведь мне следовало бы немного подумать. Да, он был щедр, но, в отличие от своей жены, Альфред никогда не делал вынужденных подарков, так ради чего ему отдавать ценные доспехи едва оперившемуся юнцу? Просто я был ему полезен. Не то чтобы очень, но все-таки полезен. Альфред время от времени играл в шахматы – игру, для которой у меня не хватало терпения. Есть шахматные фигуры большой ценности, есть малой ценности, и я как раз относился к последним. Фигурами большой ценности являлись лорды Мерсии, которые, если бы королю удалось заручиться их преданностью, помогли бы Уэссексу сражаться с датчанами. Но Альфред уже смотрел дальше, за Мерсию – на Восточную Англию и Нортумбрию, а кроме меня, под рукой не было ни одного нортумбрийского лорда в изгнании. Он предвидел, что когда-нибудь ему потребуется такой человек, чтобы убедить северян принять южного короля. Если бы я действительно что-то собой представлял, если бы мог привести за собой народ, живший на границе с Уэссексом, он дал бы мне жену из знатного англосаксонского рода, потому что женщина высокого положения – самый ценный подарок, какой может преподнести повелитель вассалу. Ну а в данном случае с Нортумбрии довольно было и шлема с кольчугой. Вряд ли он думал, что я приведу эту страну под его власть, но он предполагал, что в один прекрасный день я смогу в этом помочь, поэтому привязал меня к себе дарами, а лестью сделал привязь незаметной.

– Никто из моих людей не сражался на кораблях, – сказал он, – они должны научиться. Пусть ты молод, Утред, но у тебя есть опыт, значит ты знаешь больше их. Поэтому иди и учи их.

Я? Знаю больше его людей? Я ходил на «Летучем змее», вот и все. Я никогда не сражался в море, хотя Альфреду об этом не сказал. Вместо этого я принял его дары и отправился на южное побережье – так он двинул вперед пешку, которая однажды могла ему пригодиться. Для Альфреда самыми ценными фигурами на доске были, разумеется, его епископы, которым полагалось молитвами изгнать датчан из Англии. Ни один епископ в Уэссексе не голодал, но и мне не на что было пожаловаться, ведь у меня имелись кольчуга, железный шлем, и я выглядел как настоящий воин.

Альфред одолжил нам лошадей и отправил с нами отца Виллибальда, на этот раз не в качестве проводника. Он считал, что командам новых кораблей необходим священник, чтобы удовлетворять духовные потребности людей. Бедный Виллибальд. Его выворачивало наизнанку при малейшей зыби, но он так и не сложил с себя обязанностей пастыря, особенно по отношению ко мне. Если молитвы могут обратить человека в христианина, должно быть, с тех пор я уже раз десять стал святым.

Судьба правит всем. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что мои жизненные скитания образуют определенный узор. Я ехал из Беббанбурга на юг, все время на юг, пока не добрался до самого дальнего берега Англии, откуда некуда было дальше идти: впереди уже не было англичан. То было мое детское путешествие. Став мужчиной, я отправился обратно, на север, мечом, копьем и топором расчищая себе дорогу назад, туда, откуда я начал. Судьба. Пряхи благоволят ко мне, во всяком случае берегут, и на этот раз они решили сделать меня моряком.