— Мне нравятся красивые вещи, — Пиркко смотрела поверх чаши, и во взгляде ее Янгару виделось ожидание. Это женщина чего-то хотела, но чего?

— Тогда прими эту в дар.

— Приму, — она вдохнула аромат чая. — Говорят, что твой дом был полон чудесных вещей… и мне жаль, что гордость моего отца не позволила мне увидеть их.

Пиркко склонила голову, и тонкие цепочки, скреплявшие копну черных волос, слабо зазвенели.

— И мне жаль…

…ярость колыхнулась в груди.

И боль сдавила сердце.

— Ты был бы хорошим мужем… лучшим, чем Вилхо, — тень скользнула по лицу Пиркко, слеза повисла на черной реснице. — Он кёниг, но… он не мужчина.

Розовые ноготки царапнули лакированную поверхность столика.

— Мой отец желал славы, но платить за его желания пришлось всем нам. И теперь трое моих братьев мертвы, а сама я… — горестный вздох вырвался из груди Пиркко. — Сама я обречена стать женой живого мертвеца…

Дрогнули ресницы, коснулись белой кожи, затрепетали…

…она умела играть, кейне Пиркко. И Янгхаар залюбовался ее игрой.

— И чего же моя кейне хочет от меня?

Женщина-дурман.

И женщина-яд.

От такой и вправду лучше держаться подальше.

— Я хочу помощи, — рука ее вдруг оказалась рядом — не так велик был столик, отделявший Янгара от кейне. И пальцы, унизанные золотыми кольцами, коснулись ладони Янгара. — Скажи, разве достоин он того, чтобы сидеть на золотом троне?

— Не мне решать.

— Не тебе, но… все знают, что держится Вилхо на острие твоего клинка…

Она замолчала, глядя снизу вверх.

И тишина длилась долго. А ожидание в глазах вдруг сменилось гневом.

— Нет, — ответил Янгар на незаданный вслух вопрос.

— Подумай. Он слаб. И никчемен. Он умирает, но умирая, утянет тебя за собой, — она заговорила жестко, но и сейчас голос ее был нежен. — Кёниг не даст тебе той свободы, которой ты желаешь. Он уже думает, что ты измену задумал.

Пиркко поднялась и обошла стол.

Ее движения стали медленными, тягучими. И оказавшись рядом с Янгаром, кейне наклонилась. Терпкий запах ее тела и розового дорогого масла дурманил. Теплые ладони коснулись щек Янгара, заставили поднять голову.

— Я стану твоей, — Пиркко смотрела в глаза. И губы ее скользили по губам, оставляя на них горький привкус трав. — Ты ведь хотел этого?

Когда-то.

Но с той поры многое изменилось.

— Нет, — Янгар стряхнул ее руки и поднялся.

— Почему?

Гнев появился. И гнев исчез.

— Я клятву давал…

— Клятва? Это лишь слова. А слова ничего не стоят, — Пиркко не желала отступать. Ее близость будоражила. И Янгара раздирало желание: сбросить руку, которая нежно гладила его грудь, и подчиниться ей. — Подумай, забыть о словах несложно. И что будет тогда, Янгхаар Каапо, который мог бы стать моим мужем… и еще может…

…наверное.

…маленькая медведица — уже не человек.

…и нить судьбы, сплетенная с нею, была рассечена давно.

…и стоит ли держаться слова?

— Скажи, чего ты хочешь? — спросила Пиркко, прижимаясь бедрами к бедрам. И руки ее обвили шею. Клеймо на груди вспыхнуло.

И отшатнулся Янгар.

— Уходи, — сказал он хрипло.

Рассмеялась Пиркко-птичка.

И ушла.

С уходом Янгара меня охватило странное беспокойство.

Я мерила комнатушку шагами, пытаясь уговорить себя, что нет причин для волнений. Сны — это ведь всего-навсего сны. Слепые пряхи собирают их по крохам из остатков надежд, оброненных слов и ненужных воспоминаний, замешивают в серебряном лунном тазу, сдабривая девичьими мечтами. А после тянут тончайшую нить, из которой вывязывают полог.

И полог этот летит на землю, накрывает незримой сетью души.

Мою и вовсе опутал.

В моих снах звучал голос сердца Янгара. Я видела его, скрытое под смуглой кожей, спрятанное в шкатулке грудной клетки.

Такое живое.

Горячее.

Сладкое.

И во сне я, зачарованная стуком, прижималась к Янгару. Руки мои обнимали его. И ногти росли, превращаясь в изогнутые ножи медвежьих когтей. Они легко открывали шкатулку, и я любовалась драгоценным камнем сердца, изнывая от желания попробовать его на вкус.

Ведь сон — только сон.

Можно.

Нельзя.

Я смотрела на собственные руки, измазанные его кровью, подносила их к носу, вдыхая аромат, тянулась губами, желая снять хотя бы каплю.

И заставляла себя проснуться.

В поту.

В бреду.

В холоде, который все-таки пробрался внутрь. И я понимала, что лишь живая кровь согреет меня, но заставляла себя выходить из Горелой башни. Зима больше не заметала мои следы — человеческие, все еще человеческие. И я радовалась, видя их.

Я не попробую кровь на вкус.

И останусь человеком.

Как долго?

Сердце стучало так громко. И я сама не знала ответа на свой же вопрос.

Так долго, как смогу.

Я собирала хворост и разводила огонь в старом камине. Узкое жерло трубы заросло мусором, и дым наполнял комнату. Я дышала им, кашляя и давясь, но чувствуя его терпкий вкус.

И каждый вечер оставляла в окне лучину.

Но чем дальше, тем четче я осознавала: Янгар не должен возвращаться. Я убью его. Не во сне, но наяву. Однажды просто не сумею устоять перед нежным голосом его сердца. И будет именно так, как я видела: черные когти, раздирающие грудь.

И живое сердце на моей ладони.

Предупредить?

Но послушает ли он… и сумею ли я признаться?

Стыдно. И страшно. И лучше будет, если я просто уйду. Куда? Хотя бы в ту берлогу, которая осталась от Тойву. И я, осознавая правильность своего решения, все же медлила.

Горелая башня стала моим домом.

Не хочу его бросать.

И снова борюсь с собой… ночь за ночью. Сон за сном.

Битва, лишенная шанса на победу — нежить не станет вновь человеком. Единственным союзником — черный змей, наблюдающий за мной с потолка. И в его рисованных глазах мне видится сочувствие.

Я смогу?

Я попробую… А там — как получится.

Но наступило время диких вьюг, и все изменилось вновь.