толпы… Вскоре у сосенки от радости закружилась крона. Захотелось сойти с места, скатиться по горке вместе с ребятней. Сосенка, как ей казалось, затанцевала и сама что-то прокричала, но ее голос заглушили выстрелы петард… А потом – все разошлись, и она осталась одна…

Как рассвело, набежали дети. Их веселые, звонкие голоса были для нее, как пение птиц. Вечером, когда на ее одеждах и везде вокруг вспыхнули звезды, пришли взрослые, и опять начался праздник. Это было так удивительно, что она уже стала подумывать, насколько ей повезло, что ее привезли сюда, где она не играла роль королевы, а была ею…

Вот только сосенка чувствовала, как с каждым днем все меньше гибкости остается в ее ветвях. Силы понемногу покидали ее, пока она совсем не разучилась чувствовать окружающий мир. В какой-то из дней ее снова положили в кузов и куда-то увезли, но она уже не обратила на это внимания, потому что умерла… И подобное происходило на площадях многих городов, в квартирах, домах…

Еще раз про любовь

«Власть, деньги и любовь народную – всех этих трех китов мало кому удавалось насадить на один гарпун. Кто-то имеет любовь и власть, но страдает от безденежья, кто-то имеет власть и деньги, но не любим…»

Господин Мафиозов, генеральный директор одного дочернего предприятия, лежал в постели и вздыхал. Не спалось ему. Он ворочался с боку на бок…

Вроде у него было все, о чем мог только мечтать обычный человек: власть, немалые деньги, собственность, разбросанная по стране и всему миру, записанная на родственников, жена, любовницы, дети, но не было любви – безоглядной и страстной любви общественности.

Часто, вставая рано утром и расчесывая свои слегка вьющиеся волосы, Мафиозов сам влюблялся в себя. Но нарцисстическая любовь его слабо удовлетворяла. Хотелось большего. Окружение его любило, но лишь внешне.

«Боятся, что снимут с должности, – знал Мафиозов. – Остальные – выпендриваются. Взять народных защитничков, профсоюзников. Вроде невелики шишки, а ведь, стервецы, порой впрямую не любили. Ничего, в конце концов сдались… Правда, без страсти… Да и другие поняли, за что деньги получают».

– Чувства, куда подевались чувства? – проговорил Мафиозов.

Он спрыгнул с кровати, глянул на себя в зеркало.

«Нет, все же хорош я. Можно меня любить», – пронеслось в его голове. Он, не торопясь, процокал назад. Лег и под бедром ощутил что-то твердое. Оказалось, пухлый конверт с деньгами. Опять забыл в тумбочку бросить.

«Ну хоть Бесовский с Обломовичем, начальнички мои, не обижают. Только это и помогает пережить отсутствие любви общественности, – продолжил размышления Мафиозов. – Ну чего им не хватает, этим городишкам, где мы права качаем?

Болванили народ, лапшу на уши вешали, пресс-службами прессовали – сколько трудов ушло. Истина не стоит разбитых яиц. Если цены на продукцию снижаются или

новые налоги вводятся, то однозначно народ на местах должен за это рассчитываться. Не Обломовичу же из своего кармана за глупости заграничные да государственные платить…»

– Ну не идет сон, хоть убей, не идет. Ой, как хочется искренней ласки! – уже вслух сказал Мафиозов, и мысли заскользили дальше.

«Ведь ради народа стараешься. А никакой благодарности. Помню, работяги всего несколько месяцев без зарплаты пожили и уже хай подняли. Другие годами деньги не получают и как-то обходятся. Здесь же чуть-чуть потерпеть не могут. Вот раньше: босые, голодные, холодные, а ведь как любили! Какие песни слагали про своих вождей! А чем я хуже Сталина?..

Почему никто не хочет меня понять? Раньше на моем месте легче было работать, потому что было больше благ, которые можно было взять незаметно для других. Потом наступила ситуация, когда, что ни хапни, так весь регион без зарплаты сидит. И вот, наконец, определились по долям. Пай Бесовского с Обломовичем я и защищаю. Народ же пусть сам о себе побеспокоится, пусть тоже наймет кого… Я же не против, я просто работаю… Без меня трудяги, может, и этих-то грошей не видели. Чего ж не любят меня?»

Мафиозов опять заворочался, включил ночник и взял с тумбочки «Библию олигарха». Вот ведь красным по белому написано: «От каждого по возможностям – каждому свое…»

«Работяга – шестеренка. Шестеренка крутится в машине. Владеет ею хозяин. Где ж это видано, чтобы на простую шестеренку тратилось столько же денег, сколько на хозяина? – подумал он. – Смазывают ее время от времени, и пусть радуется. На шестеренку и копейки хватит, а хозяину и рубля мало. А бюджетников вообще кормить не надо. Привыкли тут лечить да учить за наш счет. Народу в России пока достаточно. Ученые нам ни к чему, от работяг требуется гайки крутить, а тут большого ума не надо… Но, откровенно говоря, не понимаю, как они живут…»

Встреча

«Всякий путь может быть последним, но никогда не узнаешь – какой…»

Только поезд отошел от станции, как у Сергея заболело сердце, причем так сильно, что в глазах потемнело. Когда способность воспринимать окружающее восстановилась, он услышал привычный стук колес, почувствовал покачивание вагона. Открыл глаза – соседи сидели на местах, как будто ничего не произошло. Он осторожно приподнялся, приступ не повторился. За окном мелькали деревья.

«Ну, слава Богу, а то думал, инфаркт», – подумал Сергей…

Если бы не этот неприятный эпизод, то можно было бы сказать, что его предновогодняя поездка в небольшой городок к родным, у которых он никогда не был, прошла нормально…

Дом оказался рядом с вокзалом. Дверь открыла его прабабушка Маруся, суховатая, широкая в кости, крепкая женщина. На голове у нее был обычный легкий шелковый

платок.

– Проходи, внучок. Кудысь, думаю, запропастился, – сказала она.

Сергей прошел в квартиру и, к своему удивлению, встретил там отца и мать. Мать суетилась по хозяйству, как обычно никуда не спеша. Вечно молчаливый и чем-то недовольный отец, поздоровавшись, вышел во двор покурить.

Квартира небольшая, но от нее тянуло домашним. Сергей бросил вещи в маленькой комнатке, где никого не было, и с дороги прилег отдохнуть…

На следующий день из соседнего села приехали еще родственники: его родные прадед Егор и прадед Алексей. Егор – мужчина среднего роста, крепкий, короткие седые волосы были всклокочены. Глаза какие-то белесые, будто неживые. Бельмо на левом глазу. Он со скрытой неприязнью протянул Сергею ладонь. Причем не пять пальцев, как обычно это все делают, а только два, остальные он как бы поленился выпрямить. На, мол, подержись, если хочешь. Сергей, зная скверный характер Егора,